Причины неизбежности революции он видел в плачевном состоянии старого режима («Россия была как одно из подгнивших зданий»), в невозможности решить крестьянский вопрос, проблемы сословного неравенства, собственности и правосознания. Очевидной для Маклакова была и несостоятельность деятелей февральской революции и всех общественных сил. «Все мы, писал он, повинны в том, что не понимали своих сил и по-ребячески играли огнем около порохового погреба». Стимулирующим фактором революции он считал мировую войну.
Чтобы понять, почему Россия не стала страной, развивающейся эволюционным путем, Маклаков считал необходимым привлечь к работе историков и анализировать предшествующие революции исторические события, ибо корни настоящего находятся в прошлом. Это поможет понять и сложные процессы современной большевистской России, определяя, какие из них жизнеспособны и необходимы для России новой.
Этот неизбежный, «болезненный», переходный этап к демократии сопровождался, по Маклакову, существенным тормозящим действием. Коммунизм «оказался отрыжкой старого», писал он, неспособным признать другие идеи и настроения, принять идею сотрудничества ни с другими слоями населения, ни с другими государствами; ему свойственно желание властвовать, ради чего он готов жертвовать и культурой, и богатством страны. И, естественно, считал Маклаков, что из коммунистической идеологии нельзя создать международной политики. «Есть несколько основных понятий, которые сейчас должны лежать в основе миросозерцания: это прекращение всякой внутренней борьбы между классами и между государствами, солидарность их всех ради их всех на общую пользу, ненависть к революциям и войнам, утверждение пацифизма и демократизма»[157].
Маклакова особенно тревожил вопрос о путях свержения большевизма. До окончания Гражданской войны он рассчитывал на белое движение, в частности, на Деникина и Врангеля. В письмах к Бахметеву он идеализировал Врангеля и его преобразования в Крыму, оценивая их как «здоровую реставрацию». Воздавая дань Врангелю как «убежденному и смелому борцу с большевиками», Маклаков соглашался с мнением Бахметева, что своей борьбой за создание белогвардейского Крыма, отделившегося от России, и возможным признанием отпадения Бессарабии к Румынии, он «понижал национальное знамя». Оправдывая Врангеля, Маклаков отмечал: тот делал это не потому, что был равнодушен к национальной идее и не понимал, что компрометирует себя в русской истории, а по «фактической необходимости», осознавая пословицу «сила солому ломит».
Маклаков считал, что большего упрека заслуживают либеральные партии, у которых не было оправдания, когда они лишали Россию Финляндии, Эстонии, Литвы и тем самым опускали национальное знамя. В результате этих раздумий Маклаков делал вывод, что критика большевизма сильна, когда речь идет о социальной и политической программе большевиков; когда же большевики выступают защитниками национального единства России, то становятся патриотами и сторонниками здорового национализма[158].
Не случайно Маклаков проявлял интерес к сменовеховству общественно-политическому течению, возникшему в эмиграции. Сменовеховцы осознавали бесперспективность «белых движений» и привлечения иностранной военной силы для борьбы с большевизмом, рассматривая их как закабаление России. Н. В. Устрялов, Ю. В. Ключников, А. В. Бобрищев-Пушкин, С. С. Лукьянов, Н. А. Гредескул и другие видные представители этого течения провозглашали мысль о том, что спасение России заключается в эволюции к новым формам социальной жизни, поддержанным народом. Бороться старыми методами «по рецептам Керенского или Милюкова, или Струве, писал известный сменовеховец Ключников, потворствовать их личным побуждениям либо анархии»[159].
Не случайно Маклаков проявлял интерес к сменовеховству общественно-политическому течению, возникшему в эмиграции. Сменовеховцы осознавали бесперспективность «белых движений» и привлечения иностранной военной силы для борьбы с большевизмом, рассматривая их как закабаление России. Н. В. Устрялов, Ю. В. Ключников, А. В. Бобрищев-Пушкин, С. С. Лукьянов, Н. А. Гредескул и другие видные представители этого течения провозглашали мысль о том, что спасение России заключается в эволюции к новым формам социальной жизни, поддержанным народом. Бороться старыми методами «по рецептам Керенского или Милюкова, или Струве, писал известный сменовеховец Ключников, потворствовать их личным побуждениям либо анархии»[159].
И в эмиграции, и в России сменовеховство вызвало значительный резонанс. Ф. А. Степун называл его лакейско-конъюнктурной концепцией. В. М. Чернов видел в сменовеховстве проявление октябризма, П. Н. Милюков признавал «ложь» сменовеховцев в признании «полезности существования большевистской власти»[160].
В Советской России отношение к сменовеховству определялось, разумеется, политическими мотивами. С одной стороны, большевики призывали не преследовать сменовеховцев, поскольку они признавали советскую власть и своей деятельностью могли нейтрализовать тех, кто сомневался в ее легитимности, с другой видели в них претендентов на власть и покушение на РКП[161].