Вместе с тем Струве проницательно замечал, что сама революция была проникнута стремлением к собственности личной земельной собственности народных масс и внедрила в их психику собственнические тенденции. Боевой клич социалистов-революционеров «В борьбе обретешь ты право свое» он считал необходимым подкорректировать важным дополнением: «В борьбе обретешь ты право собственности своей». И в конечном счете, как ни парадоксально, этот процесс приближал Россию к будущему.
Струве представлялось обоснованным октябрьскую революцию 1917 г. называть буржуазной, но не в том смысле, что блага революции достанутся буржуазии и в ее интересах будет восстановлен буржуазный строй: «Революция эта буржуазная потому, что вопреки всем социалистическим кличам и лозунгам народные массы всем своим поведением идут к утверждению в своей жизни буржуазных начал, и прежде всего начала личной земельной собственности». Он считал, что главным в революции является не социалистическая волна погромного характера, а «мощное течение буржуазного стяжания», которое со временем отметет «уродующий народное движение» «погромно-социалистический костюм». Социализм оценивался им как антигосударственная, антикультурная погромная идеология, контрреволюционная по своей сущности. Процесс преодоления «контрреволюционной стихии социализма» Струве признавал со временем неотвратимым.
Эти мысли диктовались убеждением Струве в том, что Россия «пойдет и не может не пойти» по пути «создания общечеловеческой культуры в буржуазных формах». Вину за внедрение социалистических идей, «этот погромный яд» он возлагал на интеллигенцию, которая боролась со старым порядком столь «неразборчивым и безрассудным» образом[136].
Эти мысли диктовались убеждением Струве в том, что Россия «пойдет и не может не пойти» по пути «создания общечеловеческой культуры в буржуазных формах». Вину за внедрение социалистических идей, «этот погромный яд» он возлагал на интеллигенцию, которая боролась со старым порядком столь «неразборчивым и безрассудным» образом[136].
Большевизм, по словам Струве, осуществил ортодоксально-марксистскую идею сочетания коренного социального преобразования общества с методами и приемами насильственной политической революции и разрушил русскую культуру и право. В том, что советская власть «похоронила» и «засыпала» целые пласты русских культурных достижений предшествующего времени XVIII и XIX вв., Струве усматривал ее глубокую реакционность.
«Органический порок» и слабость советской власти Струве видел в том, что она провозглашала себя «коммунистической», «революционной», «пролетарской», но заимствовала эти названия, основываясь не на развитии российских внутренних экономических отношений, а на идее мировой социальной революции и «неотвратимом обобщении коммунизма и пролетарской революции». В отсталой России действительное осуществление коммунистической власти Струве считал нереальным.
Советскую Россию он сравнивал с «тягловым государством XVIII в.», государством унитарного типа, лишенного каких-либо правовых оснований, что неизбежно вело к отрицанию личной свободы; осуждал отношение советского руководства к рабочему классу, крестьянству, интеллигенции. Политику властей по отношению к крестьянству Струве признавал пагубной для России: крестьянство грабили, разоряли, превращали в государственных рабов или крепостных коммунистической партии. Постоянно актуальный, животрепещущий аграрный вопрос в России не только обострился, но и зашел в безнадежный тупик. Возрождение сельского хозяйства в России Струве связывал с установлением частной собственности, а не с разорением собственников.
Несостоятельность советской власти Струве признавал не только в экономической сфере, но и в политической: террор, противоречия в самой коммунистической партии. Он пристально вглядывался в настроения населения страны, чему придавал огромное значение в утопическом стремлении объединить его под левым флагом «во имя обманутых социальных надежд и поруганных социальных верований». Однако мыслитель признавал, что если антисоветские выступления и приведут, в конечном счете, к крушению советской власти, то этот процесс будет сложным и долговременным. В советском строе Струве видел огромную социальную и культурную опасность, был глубоко озабочен не только положением России, но и международным резонансом происходящих в стране событий: «Мир болен и серьезно отравлен коммунизмом». Он опасался, что идеи и эмоции коммунистического разрушения и насилия проникают в другие страны, настроения и мировоззрения.
Струве призывал либеральные и демократические круги разных стран нетерпимо относиться «к той силе, которая в принципе и идее, проповедью ненависти и насильничества, на практике действием насилия и разрушения, отрицает Свободу и Право, Порядок и Права». Поощрение коммунизма (это он усматривал и в лояльном отношении к советской власти) вредно не только самой России, но и в значительной мере тем иностранным государствам, которые даже заключают с ней мирные договоры. Невмешательство либо равнодушие к явлению коммунизма представлялось ему «ослеплением», «душевной слабостью» либо неспособностью разглядеть реальные опасности, борьба с которыми требует решимости и напряжения сил[137].