Часы на стене показали «восемь». За дверями зала раздались первые голоса, но никто не спешил на помощь плененному Эвтерпой54 Илье. Вселенная была к нему безразлична.
В тетради, как он заметил, находились списанные от руки ноты со множеством карандашных пометок. Вынутый из нее мятый лист перекочевал к солисту, который брезгливо принял его двумя пальцами, что не укрылось от коротышки, вздохнувшего с невыразимой печалью баллов на девять по универсальной шкале уныния. Видно было, что ни солнечное теплое утро, ни зал, весьма приличный, ни музей вообще, тем паче предстоящие вокальные экзерсисы его не радовали нисколько, что вокалист его раздражает, жизнь одаривает лишь бранью и единственным укрытием от всего этого стало болезненное бесцветное смирение, в коем он достиг совершенства.
Илья невольно разделил это настроение и тоскливо взглянул на лист, с которого ему предстояло петь. На нем в столбик теснились слова, выведенные круглым неровным почерком, немало озадачившие солиста:
Сколько по морю не плавал
Моря дна не доставал.
Сколько в девок не влюблялся
По Матаньке тосковал.
Говоря честно, Илья ожидал петь в это утро что-нибудь героическое, и даже поощрял себя к этому, мол, пригодится когда-нибудь, представляя широкое застолье в кремлевском зале и свой ведущий партию баритон, вдохновенно повествующий о Морфлоте «Матаня» Гринева обескуражила.
Однако, пропев положенные куплеты про самогон, падение из окна и окочурившихся клопов Илья почувствовал вдруг кураж и потребовал от серого человечка аккомпанемент, выдав залпом, насколько помнил, «Маму Любу»55 и «Владимирский централ»56.
Проигнорировав до бесчувствия «Маму Любу», на шансоне худрук внезапно оживился и под конец расплылся в широчайшей улыбке, блеснув патронташем фиксов. Илья присмотрелся к нему внимательно, обнаружив, что руки коротышки обожжены, а от подбородка по шее вниз тянется грубый, будто от пилы, шрам с частыми следами стежков.
Влад Мигман, представился худрук хрипло, выйдя из-за рояля, протянув Илье узкую изуродованную ладонь. Глаза его вовсе не были мутными в этот раз, а грустными и колючими.
Илья Гринев.
Нищего протащил как надо57! Молодцом.
Непонятная Илье фраза, судя по тону, служила высокой похвалой творчеству.
Спасибо и вам. Хористов только не густо. Всегда так?
Не знаю, я первый раз тут.
Оба посмотрели на стены, двусветные окна и ряды пустующих кресел, обитых плюшем. Если бы не кумачовая агитация и портреты одухотворенно-безразличных вождей весьма достойная зала, бывшая наверно когда-то бальной. Позлащенное рококо контрастировало с кумачом и углами фанерных стендов, несущих умам весть о победе коммунизма над природой вещей и сил. Казалось, в зале просто не окончен ремонт и как только он кончится, всю эту ненужную драпировку вывезут на помойку. Захотелось увидеть свечи, блеск камней на обнаженных плечах «Позвольте вас познакомить с моей дочерью, сказала графиня, слегка краснея»58.
За окном заревел мотор. Волшебное видение растворилось.
Подстава! Я тоже первый раз здесь. Я-то думал тут пруд пруди певунов, усмехнулся Илья, оглядывая пустую сцену. Прихожу один! Ничего не понимаю. Стою как дурак зачем приперся в такую рань? Представьте, товарищ Мигман, ловит меня наша активистка Рюх и говорит: вы, мол, никуда не записаны, так у нас нельзя; хор, например, отличное дело, и еще там Ладно, говорю, пишите. Жаба!
Подстава! Я тоже первый раз здесь. Я-то думал тут пруд пруди певунов, усмехнулся Илья, оглядывая пустую сцену. Прихожу один! Ничего не понимаю. Стою как дурак зачем приперся в такую рань? Представьте, товарищ Мигман, ловит меня наша активистка Рюх и говорит: вы, мол, никуда не записаны, так у нас нельзя; хор, например, отличное дело, и еще там Ладно, говорю, пишите. Жаба!
Во-во пишите худрук недобро осклабился, будто сплюнув слова на пол. Другого занятия, как я понимаю, не будет?
Не знаю отчего-то Илья смутился, глядя на маленького худрука. Хотелось как-нибудь обнадежить этого человека, который занимался своим неблагодарным ремеслом явно не из творческого порыва. Если как сегодня, какой это хор вообще? Одно название. Формализм. Но вам я искренне благодарен. Я вообще-то никогда не пою, но сегодня получил удовольствие, сам от себя не ожидал.
Ясно, согласился худрук, снова превратившись в смиренного серого коротышку. Что-то в нем как будто закрылось.
Ну, до свидания тогда, ладно? Илья пожал ему наспех руку, выдавив улыбку, и вышел быстрым шагом из зала, оставив в пустоте собирать бумаги.
Выписаться к хренам из хора! прорычал он, вырвавшись в пустующее фойе, какому-то усачу в папахе, застывшему на размытом фото. И добавил, но уже тихо, чтобы не сбылось: Поступлю в конницу.
Верный своему намерению, решив, что достаточно освоился в стрельбе, шашках и методах ужения окуней, Илья направился к местной ведьме-Урсуле59, чтобы откреститься раз навсегда от вокала. Ну, не пошло, так не пошло, что вы хотите?
Оказалось, кабинетик Каины Рюх был устроен в сущей кладовке в четвертом этаже здания, где низкие потолки издавали голубиное гуканье. Попасть в него можно было, поднявшись по боковой лестнице, которую не сразу найдешь, сквозь узкий и темный коридор, разбитый через равные промежутки нищенскими фанерными дверями, за которыми раньше поселяли прислугу. Добавьте разбитый пол, бурые вздувшиеся обои и едкий запах столетней пыли Место ссылки. Или место свободы?