Влившись с потоком одним из первых, Илья опять устроился у двери, подальше от председателя. Место оказалось дефицитным не менее половины собрания рвануло туда же, и лишь убедившись, что удаленные от директора палестины оккупированы, расселось ближе вокруг стола.
Василий Степанович, боровшийся с черной папкой, не желавшей вместить таинственные бумаги, поправ ее наконец локтями, занял главное кресло и окинул паству суровым взглядом, вычисляя возможных дезертиров. Проведя таким образом инвентаризацию вверенных ему душ, он встал и подошел к такой же как в приемной, увитой проводами железке:
Лужана, вызови Порухайло!
Вскотский отвалился на спинку кресла и принялся ждать с недовольным видом. Собрание как одна фигура поголовно заерзало на сиденьях, повторяя за директором порывистые движения бедра будто кто-то вбил в них по нехорошему гвоздю, не дававшему сидеть прямо.
За наглухо закрытыми окнами резвился майский солнечный день, хотелось рвануть на реку или куда глаза глядят лишь бы не оставаться до вечера в мрачном промозглом здании, выгнать из которого мзгу можно только растопив сорок сороков каминных печей, что из экономии стояли холодными, да еще и гудели сквозняком, нагоняя на всех тоску.
Директор, как свойственно от природы начальству, тонко чувствуя настроение коллектива, укрепился в намерении каждого держать до последней черты терпения, когда все планы на день валились в тартарары и оставалось лишь затемно вернуться домой, выпить чаю с «докторской» и упасть в короткий тревожный сон, чтобы утром вернуться в учреждение.
Где-то на краю слуха в коридорах скрипели доски. Внизу в первом этаже что-то глухо стукнуло.
Чтоб их! фыркнул Вскотский и снова потянулся к жестянке.
Фракийскую статую понесли, мрачно встрял Кудапов, сгибая на столе бумажонку. «Кораблик» в его руках, миновав стадию «журавля», сразу превратился в «овечку».
Директор передумал и орать в жестянку не стал, удовлетворенный объяснением Кудапова. Видно было, что до фракийских шедевров ему через раз и опосля бани, то есть никакого дела.
Снова повисла тишина.
О прошествии нескольких минут одна из дверей, видно, выходившая в коридор, распахнулась и в кабинет в ореоле спертого воздуха из хранилищ ворвался заведующий отделением рукописей рослый дебелый хлопец с мордой вокзальным циферблатом. «Хлопец», впрочем, вблизи оказался мужчиной за пятьдесят, чья моложавость объяснялась восковой гладкостью лица, происходившей от отека, который возникает обыкновенно от чрезмерного увлечения горячительным. Илья, погрузившись в ассоциации, про себя нарек его «сливой», и даже уточнил «очаковская»31.
Слива-Порухайло был одет в коричневый пиджак «в елку», песочные брюки и сорочку белизны необыкновенной, подчеркивавшей болезненный оттенок лица. Громовым голосом, в котором сквозила обида человека, по блажи оторванного от дел, главный рукописец выдал почтенному собранию: «Здорово, товарищи заседанцы! Кхм», и уселся на единственное свободное место ближайшее к директорскому столу, которое никто не хотел занять.
Вскотский приступил к вопросу повестки дня, не скупясь на междометия, придающие шик всякой ведомственной речи. В чем состояла его суть, мы уже знаем из предыдущего: исполина-рабочего, которого должны изготовить в Туле из экспериментального особо ценного материала, имевшего оборонное значение, нужно будет ставить в музей при том эта сволочь ни в какую не помещалась по высоте. Отвертеться от исполина не выходило, а установить его следовало под крышей, так что теперь нужно было этакое придумать и предпринять Что именно пока никто не измыслил, потому что большое в малое не входило, хоть ломай крышу.
А что, Василий Степанович, если вынести мамонтовый скелет, и поставить статую в биологическом отделении? Зверюга и так занимает места как паровоз, а идеи в нем никакой, одни мослы, предложил зав чего-то там, фамилия которого не важна.
Дундук! констатировал его ближайший сосед, член-корреспондент академии. Во-первых, оно человек вершина эволюции. Какого рожна ему стоять рядом с чучелами баранов? Вы на что намекаете? Да потом, штуковина в высоту не входит, а не в ширину. Мамонт этот оно какое? Длинное! А рабочий, да член компартии, он какой? Высокий! Чуешь: две ноги или четыре с хвостом в заду? То-то!
Какое-то время силлогизмы члена-корреспондента усваивались. Собрание сидело молча, рисуя в воображении картину изгнания останков мамонта и водворения на их место героя, устремленного ввысь, которого каждый рисовал в воображении по-своему. Ужалову, например, чудилась на нем кепка. Гавриилу Прыскину буденовка с кокардой и макинтош.
Кто-то (видимо, первый из осознавших) закивал:
Да-да верно сказано
Участники снова оживились.
А если
Распилить! звонко предложил голос от несгораемой кассы, где еще у бюстика Менделеева лежали приказы на отпуска, перекочевавшие в руки к сидевшему там товарищу, страдавшему патологическим любопытством.
Пилить пролетария невозможно!!! Что за бред?! возмутился Вскотский, бросая карандаш об пол, хотя, по глазам его было видно, идею эту он разделял, как еще более разделял ту, согласно которой статуе на выстрел не быть к музею.