— Кому? Людям? Приссу?
— Приссу.
— Я боялась снова ошибиться, потому вернулась в Академию. Я должна была все обдумать. И еще многому научиться.
— А как же Юмазис?
— Он повредился. Сошел с ума. Твердил, что не может этого вынести. Что мы — уроды, твари, которым нет места на этом свете. Он пытался покончить с собой. Пытался убить меня. Потом успокоился, словно принял какое-то решение. Однажды ночью он ушел. И долгие годы я ничего не знала о его судьбе.
Риль задумчиво склонила голову. В ярком солнечном свете ее волосы были ослепительно золотыми. Минуту спустя она повернулась к Баулику:
— Отойди чуть-чуть.
— Что вы собираетесь делать?
— Репу сушить. Монах заволновался;
— Хотите его расколдовать?
— Да.
— А вы не боитесь, что… — Он запнулся. Риль отряхнула пыль с брюк.
— Боюсь. Но дальше так продолжаться тоже не может! — Она мельком глянула на Баулика и отвела глаза. — В последний раз я была здесь три года назад. Возле дерева собралась целая компания — несколько человек, гном и орк. У всех на лицах были повязки. Они собирали смолу в специальные ведерки, соскребали ее с корней, со ствола. А по коре все ползли и ползли вязкие черные капли. И мне показалось, что дерево… Что дерево плачет.
По спине Баулика побежали мурашки.
— Они выжили? — шепотом спросил он.
— Кто, собиратели яда? Не думаю. Повязки-то у них были самые обыкновенные.
Монах открыл было рот, чтобы ответить, но Риль знаком призвала его к молчанию. Расстелив на песке свою накидку, она встала на колени. Ее взгляд был прикован к дереву. Сперва она просто смотрела — пронзительно, изучающе. Потом с ее губ сорвались первые слова, и Баулик увидел, как с. накидки поднялось ввысь целое облако сиреневых искорок. Потом Риль протянула к дереву руки, и оно потянулась к ней ветвями. Чародейка продолжала что то говорить, но монах уже не мог различить отдельных фраз — речь звучала как рокот горной реки, как шум барабанящего по крышам дождя.
— Отец наш Непостижимый, все видящий, все знающий, не оставь меня, спаси меня, сохрани, наставь на путь, озари сиянием своей мудрости, — зачастил он, пытаясь успокоиться, не дай свершиться злу. Распахни объятия для душ страждущих и горюющих. Прости нам прегрешения, ибо не ведаем, что творим.
Дерево качалось. Дрожал ствол, крона, сучья. Вылезали из земли толстенные корни. Бывшие неподалеку камни покрылись сетью трещин. Не переставая читать молитву, Баулик зажмурился.
А заклинание уже жило своей жизнью — нечеловечески высокий, прекрасный голос выводил ноту за нотой, сплетая песню. Хрустальные звуки переливались, становились все тоньше и тоньше, пока не исчезли совсем. Баулик перевел дух и открыл глаза.
Дерева не было. В двух шагах от Риль лежал, свернувшись калачиком, обнаженный человек.
— Мой мешок, — сказала она вставая.
Монах очумело мотнул головой и подал чародейке холщовую сумку.
— И флягу.
Смочив полотенце водой, Риль осторожно протерла лицо Присса и накинула ему на плечи длинную льняную рубаху. Бывший письмоводитель тихонько застонал и попытался выпрямиться.
— Как я устал, — хрипло проговорил он. — Как я устал, Риль. Хочу отдохнуть.
Та ласково кивнула:
— Я знаю. — Ее пальцы коснулись висков Присса.
— Что вы делаете? — встревожился Баулик.
Но Риль его не слышала. С ее рук снова сорвались искры, на этот раз — мягкого голубого цвета. Покружив в воздухе, они, словно снежинки, осели на лбу письмоводителя.
— Спи.
Присс вздохнул, словно бы с облегчением, улыбнулся и замер.
— Он отошел? — чужим голосом спросил монах.
— Он уснул.
Пятачок земли под Приссом сперва потемнел, покрываясь плодородной почвой, зазеленел, зарос травой и цветами. Потом пески заколебались, и крошечная полянка поднялась в воздух.