— Ну, у вас там примеси всякие эльфийские. В крови. Риль угрожающе зарычала:
— Если тебя что-то не устраивает — можешь вернуться.
— Пешком, что ли?
— Как угодно. Это, знаешь ли, твои проблемы.
— Нет.
— Что — нет?
— Я не могу вас бросить здесь одну! — Он выпятил грудь.
— Спасибо.
— Ах, не за что. Я всего лишь следую заветам Отца нашего Непостижимого, озаряющего светом своим весь мир бесконечный, населенный существами Ему покорными, и ласковыми, и кроткими. Ибо Он есмь тепло, Он есмь пламя, Он есмь жизнь, — забормотал Баулик, ускоряя шаг.
На первый скелет путники наткнулись минут через пятнадцать. Он лежал на ребристом песке — изъеденный, жалкий, — широко раскрыв беззубый рот. Чуть поодаль валялся полузасыпанный резной посох.
— Кто он? — испуганно спросил монах.
— Понятия не имею. Судя по всему — человек.
— Но что с ним?
— Он умер. По-моему, это очевидно. — В голосе Риль прозвучали такие странные нотки, что Баулик предпочел заткнуться.
Они перебрались через серповидный бархан и остановились. Вокруг царили смерть и разрушение. Повсюду виднелись обломки камней, коряги, человеческие кости. Костей было особенно много — маленьких и больших, почти целых и изломанных, словно здесь погиб несчетный полк солдат. Но не на черепа и не на остатки когда-то величественных стен смотрел монах.
Посредине бывшего оазиса росло огромное уродливое дерево. Его корни цепко впивались в иссушенную почву, а голые колючие ветви тянулись к стоящему в зените солнцу. Густые капли смолы стекали по стволу, срывались с сучьев на землю.
— Отец Непостижимый…
Дерево вызывало страх, Панически хотелось развернуться и бежать, бежать прочь, чтобы только не видеть этого жуткого силуэта на фоне белесого неба.
— Что это? — прошептал Баулик, уже подозревая истину.
— Это он. Тробан Присс, письмоводитель, — одними губами ответила Риль.
Застывая, смола образовывала на песке черные бугристые наросты, распространяющие резкий коричный запах.
— То, что он выделяет, — сильнейший яд. Чтобы никто не захотел подойти к нему ближе чем на милю. Никто и никогда.
Здесь не было даже змей, даже вездесущих ящерок, даже насекомых.
— Нам казалось, что идея великолепна. И сам Присс пришел от нее в восторг. Он говорил, что всегда мечтал полностью вникнуть в жизнь растений, понять…
Широко раскрыв глаза, Баулик смотрел на волнующуюся мощную крону.
— Я не помню, как все случилось. Как мы превратили его. — Она перевела дыхание. — Очнулась я от крика. Стоя на коленях перед деревом, Юмазис кричал — хрипло, дико, болезненно. Оазис был мертв.
— Почему же вы не вернули Приссу прежний облик?
— Мы не могли. Сделать человека чудовищем несоизмеримо проще, чем чудовище — человеком.
Монах робко погладил Риль по руке:
— А может, ему так лучше?
— Некоторое время ему действительно было лучше. Но потом сюда снова потянулись люди.
— Зачем?!
— За ядом. За смертельным, эффективнейшим ядом.
— Боги небесные!
— Кого-то интересовала сама отрава, кого-то — золото, что можно за нее получить. — Риль подошла к дереву и прижалась щекой к его сухой коре. — Они умирали здесь десятками. Сотнями. Но некоторым удавалось спастись. Потому паломничество продолжалось. Лет двадцать назад один кретин распустил слух о том, что это место — священная роща самого Ристага, символ его ярости и гнева.
Она стиснула кулаки:
— Роща! Казалось бы, ничего глупее и придумать невозможно! Но народ поверил. Все так любят красивые и значительные легенды.
Бешеный порыв ветра заставил ее замолчать. Песок поднимался в воздух, заслоняя небо. Вместе с ним отрывались от земли и летели ветхие лоскутки, бывшие когда-то одеждой, обломки костей, куски кожи.
— И вы не могли помочь? — спросил Баулик.