Сквозь щели в ставнях пробивались пыльные лучики.
— У меня есть идея, — сказала вдруг Риль, отбросив со лба волосы. — Не хотите послушать?
— Что же это была за идея? — Баулик легонько подергал спутницу за край плаща.
Та смотрела в сторону.
— Безумие.
— Что?
— Это было безумие.
Риль снова замолчала и не вымолвила ни слова, до тех пор пока на горизонте не замаячила черепичная крыша большой придорожной гостиницы.
— Оставим там коней. Они нам пока не понадобятся. Хозяин гостиницы был красен, дороден и потлив. Скрестив на груди волосатые лапищи, он приветственно бубнил;
— Угодно ли комнату? Только утром освободился отличный номер с балконом и ванной. Как раз для знатной дамы! И каморочка для слуги имеется. Сторгуемся на трех монетах?
— Я не слуга! — обиделся Баулик. — Я монах. Инок. Смиренный служитель Отца нашего Непостижимого, пред коим склоняется все сущее, покорное Его бесконечной власти, исполненной извечной мудростью, — затараторил он, вспомнив, что уже сутки не молился. — Ибо Он есмь единственная правда мира, и свет, и жизнь, и воздух.
— О! Сам сказал, что служитель!
— Но не слуга.
— Подумаешь, разница. Огромная!
— Нам конюшню, — прервала спор Риль. — На день.
— Коню-ю-юшню, — разочарованно протянул хозяин. Его сизый облупленный нос презрительно сморщился.
— Тогда, девка, шуруй сама за сеном. Некогда мне тут с вами цацкаться.
Риль не сдвинулась с места.
— Для лошадей, само собой разумеется, — Она подбросила в воздух увесистый мешочек.
Мешочек убедительно звякнул.
— Накормить, напоить, почистить. Со всем возможным старанием. Вернусь, проверю.
Хозяин истово закивал:
— Слушаю, сударыня! Как конька-то величать вашего?
— Это так важно? Фаворитом.
— А мою кобылу — Лучитией! — поспешно добавил Баулик.
Когда здание гостиницы скрылось за холмом, монах спросил:
— А почему вы его колдовством не проучили? — Голос его слегка прерывался: у Риль оказалась на редкость стремительная походка.
— За что?
— За невежливость. Разве так можно себя вести? Ужасный чурбан!
Она пожала плечами:
— Не хватало мне еще свое превосходство всяким чурбанам доказывать.
— Но…
— Глупости это, Баулик.
— Его надо было проучить! — настаивал тот.
— А ты не находишь, что подобные мысли не должны посещать ум чернеца?
У подножия холма они остановились и перевели дух. Риль наполнила флягу в протекавшем неподалеку ручейке и, опустившись на землю, усадила рядом монаха.
— То, что случилось тогда в оазисе, — чудовищно. Отвратительно… — Она запнулась, подыскивая слова, Мы с Юмазисом были не в себе, хотя это, конечно, не оправдание. Я до сих пор не понимаю, как мы могли… Как мы могли создать… Совершить такое.
— О чем вы?
— Сейчас поймешь. Надень маску. — Риль протянула ему кусок вышитого сатина.
Баулик покорно нацепил ткань на лицо и завязал тесемочки.
— Магическая? — спросил он.
— Да. Погоди. Не мешай мне.
Покорно вздохнув, монах встал и отошел подальше, к зарослям крапивы. Тем временем Риль сложила ладони лодочкой и, опустив голову, что-то зашептала. Потом выкрикнула несколько звенящих непонятных слов. Воздух перед ней оплыл, обнажая режущий глаза прямоугольник.
— Идем, — сказала она, протягивая монаху руку. — Смотри только вниз.
Баулик внутренне сжался, но ничего особенного не произошло. На мгновение солнце погасло, а потом вспыхнуло куда ярче прежнего. Под ногами зашуршал сероватый песок.
— Прибыли, — объявила Риль.
— Теперь куда? — спросил Баулик, затравленно оглядываясь.
Здесь господствовал ветер. Он налетал жаркими порывами, обжигал и царапал кожу, забирался под одежду.
— Прямо.
— Глаза болят, — пожаловался монах несколько минут спустя. — И слезятся.
— А у меня, можно подумать, не болят.