Но и там его не оставляли в покое. Налун подкрадывался сзади, обнимал за плечи и шептал на ушко:
— У тебя сильные руки. Тонкие пальцы, и никаких мозолей на ладонях. Ах, ты просто чудесен!
Хёльв натянуто улыбался и незаметно отодвигался в сторону. Иногда его настигал игривый шлепок.
На улицах было уже бело. Снег шел почти непрерывно то крупный, мягкий, то мелкий и колючий. Становилось все холоднее — зима вступала в свои права.
Был морозный темный вечер, когда Налун, вдохновленный безропотностью жертвы, перешел к более активным действиям. Хёльв безмятежно дремал в своей каморке, как вдруг сквозь сон ему послышался скрип двери. Он осторожно приоткрыл один глаз и обомлел. Прямо перед ним стоял его патрон, облаченный в кокетливую ночную рубашку с рюшечками и кружавчиками. Полупрозрачная ткань не скрывала ни колышущихся рыхлых телес, ни напрягшегося полового органа.
— Любовь моя, — хрипло пролепетал Налун. — Приди в объятия.
Откинув в сторону одеяло, Хёльв резво соскочил с кровати и бросился в сторону:
Прошу вас, оставьте меня. Я… я не хочу.
— Ты очарователен в своей невинности. Не волнуйся, тебе понравится. Неужели такой большой мальчик не хочет потерять девственность?
Хёльва аж передернуло.
— Хочет. Но не так.
— Уверяю тебя, ты не пожалеешь…
Одним стремительным движением Налун придвинулся к юноше и попытался впиться ему в губы. Тут Хёльва прорвало. Рыча от ярости, он сгреб Налуна за грудки, с размаху впечатал в стену и начал методично избивать. Неудачливый соблазнитель, ошеломленный таким натиском, истошно вопил, даже не пытаясь сопротивляться.
— С-скотина, — сосредоточенно бормотал Хёльв, пиная его под ребра. — Жирная тварь. Я тебе п-покажу девственность. Я тебе п-покажу м-мальчика.
— А-а-а! Спасите, не надо, не надо! — захлебывался криком Налун. Ему было не столько больно, сколько обидно и страшно.
Надо, надо. Любовничек хренов.
— Мама!
— Сынок! Держись! — неожиданно раздалось откуда-то снизу.
Дверь распахнулась, и в комнату влетела помятая со сна старушка-хозяйка с распущенными немытыми волосами. За ней следовал здоровенный клыкастый орк в просторных шароварах и кожаной тужурке — ночной сторож.
— Мерзкий волчонок! — взвизгнула старушка, набрасываясь на Хёльва с кулаками. — Как ты посмел обидеть моего дорогого мальчика?! Мы тебя пригрели, кормили, поили! Такова твоя благодарность?!
— За жилье я платил исправно, — дернул щекой Хёльв, — а вот вы мне ни монеты не дали за работу на кухне.
— Да как ты смеешь? Вымогаешь? Эй ты, — хозяйка кивнула орку, — выставь его на улицу.
Орк хмуро мотнул головой, легко забросил Хёльва на плечо и, полностью игнорируя его сопротивление, выкинул из окна прямо в сугроб. Сверху на юношу упал его мешок с вещами.
— Чтобы духу твоего здесь не было! — надрывалась старуха, — Страже сдам ворюгу!
— Мама, он мне все отшиб!
— Не плачь, деточка, сейчас мы тебе компресс сделаем…
Окно с грохотом захлопнулось, и Хёльв остался в полном одиночестве.
— Ну и дела, — мрачно сказал он сам себе и потянулся к мешку. Ни лук, ни любимая флейта, ни фляга из толстого стекла — подарок сестры — от падения не пострадали. Зато исчез Фиников кошелек с остатками денег.
Натянув на себя сапоги и старенький штопаный плащ, Хёльв прислонился к стене и тоскливо застонал.
Положение было — хуже некуда. Ночной Брасьер выглядел мертвым: не горело ни одно окно, не слышно было голосов, не лаяли собаки. Только от храма Всемилостивой Амны доносился звон бубенцов. В студеной, неживой тишине звук казался потусторонним.
— Не сидеть, только не сидеть на месте! — Хёльв живо вскочил на ноги и принялся колотить кулаками во входную дверь «Ветров странствий».
Мороз щипал за лоб и щеки, кусал голые руки.