Мы со Скатуниным устали, а потому рано разошлись по своим комнатам. Обычно я ложился поздно, но тут в десятом часу был уже в кровати и перед сном стал просматривать какой-то французский роман. Роман попался неинтересный, мне наскучило его читать, я отложил книжку и посмотрел на часы: было без пятнадцати десять. Из соседней комнаты раздавался храп Скатунина. Я ему позавидовал, некоторое время полежал с открытыми глазами, помечтал и подумал; мне было как никогда спокойно и хорошо это я особенно отчетливо помню. Я решительно не предчувствовал тогда, что нахожусь на волосок от смерти. Тем страшнее было мое пробуждение. Меня разбудил пронзительный крик Скатунина: «Яков Иванович, спасайтесь!». Я мгновенно проснулся и сел на кровати. Услышал шаги человека, бежавшего по коридору мимо моей спальни, и решил, что это спасается Скатунин. Очевидно, в этот момент я пришел в себя окончательно и услышал гул сотен голосов во дворе, какие-то свистки, а затем явственно расслышал крики: «Смерть большевикам!» «Это восстание крестьян, самосуд, смерть, гибель всего!», вот что молниеносно пронеслось в моем уме. И как будто в ответ на это раздался один удар, потом другой, третий. Ломали входную дверь, били в нее небольшими бревнами, приготовленными для топки. Гулко раздавались все учащающиеся удары, сопровождаемые криками.
Я вскочил с постели и первым делом повернул выключатель свет не зажигался. «Перерезали провода, подумал я. Надо спасаться!» С поразительной быстротой надев валенки на босу ногу, я в одной рубашке выскочил из спальни. Дверь моей спальни выходила в коридор, который вел в кабинет и в буфетную. Посередине коридор соединялся с вестибюлем; в нем, как и в остальных комнатах, кроме спален, ставни на ночь не запирались, а потому здесь было светло, так как ночь была лунная. Из коридора я бросился в вестибюль и подбежал к окну, чтобы посмотреть, что делается на дворе. Взглянул и замер: вся площадка перед домом была полна народу, все были вооружены, впереди стояла цепь крестьян с винтовками наперевес. Толпа волновалась и кричала, и я понял, что спастись нельзя. Но вдруг луч надежды блеснул в моем сознании: я подумал, что с противоположной стороны дома никого еще нет и можно, разбив стекло, выскочить в сад. Опрометью я бросился в столовую, но и здесь увидел почти ту же картину: посередине, как раз против двери зимнего сада, стоял пулемет и справа от него цепь вооруженных с винтовками крестьян. Здесь было зловеще тихо, так как никого, кроме цепи крестьян и, очевидно, командира в солдатской шинели с револьвером в руке, не было. Дом окружен спасения нет!
«Лучше выйти к ним и умереть скорее, чем ждать здесь и все равно через несколько минут быть убитым». Приняв это решение, я бросился в переднюю, надел прямо на рубашку шубу, затем шапку и хотел выскочить в окно. В это время стали бить стекла в нижнем полуподвальном этаже, то есть в кухне, прачечной, кладовых и комнатах, где раньше жила прислуга. Жуткий это был момент в моей жизни: страшное впечатление производил звон разбиваемых стекол, удары в дверь, крики! Я больше чувствовал, чем сознавал, что все кончено и сейчас последует развязка. Я перекрестился и, странное дело, вместо того чтобы сейчас же выскочить к нападавшим, пошел в спальню. Там было темно. Ощупью добрался я до ночного столика, положил в карман золотые часы с цепочкой, чистый носовой платок, который на ночь мне всегда клали на ночной столик, и револьвер. Зачем я это сделал и почему так поступил, ни тогда, ни теперь я дать себе отчета не могу.
После этого я побежал прямо в кабинет. «Кончай с большевиками!», «Смерть предателям, врагам народа!» под эти крики, невообразимый стук в двери и звон разбиваемых стекол я вбежал в кабинет и замер на пороге. Все было на своих местах: незакрытая книга лежала на столике у моего любимого кресла, лунный свет играл на портрете Визапура 3-го и знаменитый жеребец был окружен каким-то фосфорическим сиянием. Как врезалась в мою память вся эта картина мирного и богатого уюта, как ясно и точно я представляю ее сейчас себе! Замечательно, что в этот момент страх покинул меня, я перестал быть затравленным зверем, который мечется в поисках спасения. Я опять посмотрел на портрет Визапура 3-го и подумал: «Вот тебе и Визапур 3-й. Дождался, досиделся, спасая завод и картины, а ведь сейчас тебя ждет смерть!»
В это время старые петровские куранты пробили двенадцать и другая картина так же мгновенно озарила мое сознание, а затем погасла. С поразительной ясностью я увидел мою старушку-мать, сестру, старшего брата. Брат был во фраке, сестра в декольтированном бальном платье, с любимым жемчужным ожерельем на шее, наследством еще нашей бабки. Они, очевидно, только что вернулись с бала или из театра, сидели за столом, оживленно говорили, и мать разливала чай. «И ты бы мог быть там», подумал я. Затем все закружилось передо мной. Я подумал, что теряю сознание, но сейчас же пришел в себя и подскочил к окну. «Нет, не прыгну, решил я, еще ноги переломаю». Как ни странно, именно эта мысль удержала меня от прыжка из окна. После этого я бросился из кабинета вниз, в библиотеку, окна которой были почти на уровне земли. Подскочив к окну, я дернул его раз, другой, но рама не поддавалась. Убедившись, что мне не открыть тщательно замазанного на зиму окна, ударом кулака я вышиб стекло в первой шибке, потом во второй. Удивительное дело, я не только не порезал руки, но даже ее не поцарапал!