Однажды, сидя так после обеда у Пузина на дворе, я был поражен видом двух лошадей. Это были бронзово-рыжие мерины четырех с половиной вершков росту (160 см.), без примет, удивительно правильные и красивые. Бросив беглый взгляд на замечательных лошадей, я сразу понял, что это залетные птицы. Не было никакого сомнения, что это полукровные лошади, родившиеся где-нибудь на Западе или, быть может, под Киевом или Полтавой, где тогда были сосредоточены лучшие наши верховые заводы. Еще раз взглянув на этих культурных животных, я решил, что это польские лошади, и спросил пузинского агента, где он их купил. «У поляка-беженца в Малоархангельске, последовал ответ. Он совсем прожился и продал лошадей. Поверите ли, ваше высокородие, когда я уводил их у него со двора, он заплакал, как малый ребенок». Я сейчас же велел послать за Пузиным. Он, посмотрев со мной лошадей, только и сказал: «Ну и товар, такого я и не видывал! Сдавать не буду, оставлю для себя: грех таких лошадей продать!» Пузин был не только барышник, но и страстный охотник. Ребята на конюшне окрестили этих лошадей поляками, так их и стали звать.
Приближалась Масленица, и Пузин сообщил мне, что думает собрать тройку, с тем чтобы пустить «поляков» на пристяжку и показать эту тройку Орлу. Пузин замечательно ездил, и я нисколько не удивился, узнав, что он хочет блеснуть перед Орлом не только своей тройкой, но и своей ездой. «Да, замечательная будет тройка, если подберете коренника», сказал я, и на этом мы расстались. Через несколько дней Пузин попросил меня взглянуть на одну рысистую лошадь. «Давайте», сказал я ему, и два молодца вывели темно-рыжего жеребца. Лошадь была необыкновенно низка на ногах, а стало быть, глубока, ребриста, с превосходной короткой спиной, выпуклой почкой и ярко обрисованной хомутиной. Она подкидывала задом, приплясывала, держала уши назад и норовила ухватить зубами то повод, то руку конюха зла непомерно. Глаз у жеребца, казалось, горел зловещим огнем. Наконец его успокоили, и он застыл, стал ровно и не переминаясь на четырех ногах.
Я люблю подобную стойку и считаю таких лошадей особенно сильными и выносливыми. «Коренник?» спросил я Пузина. «Так точно!» весело отвечал он. «Хорош, очень хорош! Как звать?» поинтересовался я. «Чёрт», последовал лаконичный ответ. «Как Чёрт?! удивился я. Уж не завода ли Афанасьева и не от Сатаны ли? Дайте аттестат». Нет, «бумага», как называют аттестаты барышники, была из завода Бельгардта. «Это вы его назвали Чёртом?» спросил я Пузина. «Нет, ребята. Зол как черт, того и гляди убьет. Вот они и назвали его Чёртом!».
Дня через три начали съезжать тройку: умные «поляки» пошли как старые лошади, Чёрт в одиночке шел недурно, но лошадей рядом с собой не терпел. Я посоветовал Пузину бросить эту затею. «Нет, Яков Иванович, надо съездить и показать тройку Орлу, сам буду кучером и прокачу вас на первый день Масленой». Как-то после обеда дней за пять до Масленой, приехав во двор Пузина, я увидел следующую картину: в ковровые сани закладывали тройку. В новой наборной сбруе, недавно полученной Пузиным из Москвы, тройка выглядела необыкновенно нарядно и была так хороша, что хоть сейчас отсылай ее на придворные конюшни. Я с восхищением обошел тройку. Пузин стал в санях на кучерское место, спокойно разобрал вожжи и крикнул ребятам: «Пущай!». Двое молодцев сели в сани, и Чёрт, спокойно переступая с ноги на ногу, тронулся с места как старая лошадь. «Что за чертовщина?» подумал я, глядя на Чёрта.
Дня через три начали съезжать тройку: умные «поляки» пошли как старые лошади, Чёрт в одиночке шел недурно, но лошадей рядом с собой не терпел. Я посоветовал Пузину бросить эту затею. «Нет, Яков Иванович, надо съездить и показать тройку Орлу, сам буду кучером и прокачу вас на первый день Масленой». Как-то после обеда дней за пять до Масленой, приехав во двор Пузина, я увидел следующую картину: в ковровые сани закладывали тройку. В новой наборной сбруе, недавно полученной Пузиным из Москвы, тройка выглядела необыкновенно нарядно и была так хороша, что хоть сейчас отсылай ее на придворные конюшни. Я с восхищением обошел тройку. Пузин стал в санях на кучерское место, спокойно разобрал вожжи и крикнул ребятам: «Пущай!». Двое молодцев сели в сани, и Чёрт, спокойно переступая с ноги на ногу, тронулся с места как старая лошадь. «Что за чертовщина?» подумал я, глядя на Чёрта.
Пристяжные, изящно полуопустив головы и легко переступая тонкими красивыми ножками, как будто не касались земли, так свободны и плавны были их движения. Тройка на ходу была одно загляденье, и все мы высыпали за ворота, чтобы полюбоваться ее ездой. Пузин взял направо, тронул легкой рысью и сейчас же скрылся из глаз за поворотом улицы. Мы остались ждать. Минут через двадцать послышался топот, скрип саней и звон бубенцов. Мимо нас ураганом пронесся Пузин, подымая за собой вихри снежной пыли. Кольцом вились пристяжные, вытянув голову, летел коренник, а Пузин, весь красный от мороза и лихой езды, гикал и свистел на тройку. Извозчики испуганно сторонились, оборачивались прохожие. Когда Пузин вернулся домой, возбужденный удалой ездой, глаза его горели, щеки были красны, а сам он был в восторге от резвости Чёрта. «Не лошадь птица!» говорил он, трепля жеребца по шее.