Лейба был плотный, коренастый мужчина, с окладистой черной бородой; за важный вид и степенность местные помещики прозвали его Лордом. Герш был подвижный, рыжеватый и крайне плутоватый еврей, однако лошадь он знал лучше брата, был смелее в делах и поэтому разбогател очень скоро. Его прозвали Бароном. Он имел привычку всех господ называть «панночку»; говорил он хорошо, был умен, но любил прикинуться дурачком. Лейба был проще, прямее и честнее. Оба они благоговели перед памятью генерала Скаржинского или, по крайней мере, делали вид. Во время наших приездов в Ромны Миренские сдавали зараз по четырестапятьсот лошадей.
Сначала принимали лошадей у Лейбы. Начинается выводка. Лорд дает объяснения генералу или членам комиссии, где и у кого куплена каждая лошадь. Говорит он с малороссийским акцентом и, делая выразительные глаза, решается указать на особые стати лошади. Выводчик у него был замечательный, и Лейба им очень дорожил. Однако в один из наших приездов первую же лошадь вывел юркий и худенький еврей, в сюртуке и в презабавной клетчатой фуражке. «Что это такое?» спросил генерал Миренского. «Так себе, еврейчик», ответил самодовольно Герш Борохович. «Какой же это выводчик? сказал опять Яковлев. Он нас только задержит, ведь и лошадь толком поставить не сумеет». Однако лошадь стояла как вкопанная, а перед ней забавная фигура еврейчика с пейсами. Лошадь осмотрели. Генерал крикнул: «Пройдись!» и выводчик побежал с лошадью. Жеребец играл, но выводчик ловко его осаживал, приседал и хорошо показал лошадь. То же было и дальше. Еврейчик оказался беженцем из Польши и знаменитым барышником по фамилии Файтель. Его у Миренского прозвали Файтелем-польским, лошадей он выводил хорошо, при этом был так комичен, что мы все, и солдаты тоже, покатывались со смеху. Генерал запретил ему выводить лошадей: «Это не театр». Файтель-польский передал лошадь солдату и стал около выводки, вооружившись суковатой палкой. Во время приема он нет-нет да и вставлял словечко и корчил такую невинную рожу, что поневоле рассмеешься. Герш и сам в карман за словом не лез. Они, бывало, рассмешат генерала, смотришь, Герш и выпросил надбавки за какого-нибудь одра. Тогда он подходил к коню, трепал его по шее и говорил: «Хороший конь!» и мысленно уже ощущал удовольствие от лишнего четвертного билета в своем кармане.
Герш был порядочный плут, и с ним надо было держать ухо востро. Надуть нас было невозможно, но иногда ему это удавалось: он умудрился-таки вечером, в числе последних номеров, которые идут быстро, всунуть трех забракованных утром лошадей. Я заметил, но смолчал. Я сказал об этом генералу, и он меня поблагодарил. Вечером генерал сказал Гершу, что такие-то лошади ему возвращаются и он Миренского предупреждает. Герш не на шутку струхнул. Через месяц все забылось, но когда он опять повторил одну лошадку, тут я заметил вслух, что утром она уже была на выводке. Генерал нахмурился, внимательно посмотрел на лошадь и сказал: «Да, вы правы». Он хотел немедленно прекратить прием, но тут Герш завопил на Файтеля-польского, что это он, сатана, по ошибке велел вывести забракованную лошадь. Поднялся весь еврейский кагал. Сняв шапку и утирая обильно катившийся по его лицу пот, Герш вдруг сказал: «Ну, кто пана Бутовича на лошади обманет тот трех дней не проживет!». Сказано это было с таким сердцем и такой верой, что все рассмеялись и инцидент был исчерпан. Убедившись в бесполезности подобных трюков, Герш больше к ним не прибегал.
Приближалось время начала закупки в Полтаве всего годового ремонта, и я с величайшим интересом ждал этого момента. Перед началом серьезной работы мы разъехались дней на десять по домам отдохнуть. Прощаясь со мной, генерал шутя мне сказал: «Знаете, Яков Иванович, ведь вам предстоит увидеть всех невест Полтавской губернии. На приемы ремонта, как на праздник, съезжаются все помещики, будут обеды, приглашения и прочее, а вы так скромно одеты. А вместе с тем на вас, как на холостяка и завидного жениха, будут направлены взоры всех мамаш и невест». Я в свою очередь посмеялся и сказал генералу, что сегодня же пошлю Шмелёва в Петербург заказать платье у Норденштрема (это был лучший военный портной, который шил государю императору)[136] и надеюсь не посрамить звание члена Полтавской ремонтной комиссии. Перед отъездом в Прилепы, в тот же вечер, я вызвал портного, он снял с меня мерку, и Шмелёв уехал с ней в Петербург, где должен был сделать заказ и купить также новое походное снаряжение. Все было привезено вовремя, и я с удовольствием переоделся и бросил то платье, которое когда-то наспех мне сшил неизвестный портной в Москве.
В Полтаве все уже были в сборе. Яковлев заметно волновался: дело приема годичного ремонта сулило немало забот, ибо приходилось принимать лошадей у князя Кочубея, у великого князя Дмитрия Константиновича и других влиятельных лиц и сильных мира сего. Здесь, помимо знания лошади, надо было иметь много такта и выдержки, чтобы никого не обидеть. Тем, кто знает больное самолюбие всех охотников и коннозаводчиков, станет понятно, что задача Яковлева была не из легких.