В разговорах об искусстве я так засиделся у Мясоедова, что, уговоренный любезным хозяином, остался у него ночевать. Ночь выдалась темная и тихая. Сильно парило, как перед дождем, и душистый воздух был полон тепла. По сторонам часто вспыхивали зарницы. Заснул я не скоро, когда проснулся, стояло ясное и теплое летнее утро. В небесной вышине ярко горело солнце, и кругом царила невозмутимая тишина. Как в зачарованном замке, во всем доме было тихо и только в саду, куда я вышел, наскоро одевшись, повсюду слышалось щебетание птиц да лилась с поднебесья звонкая и вольная песнь жаворонка.
Сад дачи был удивительно живописен. В глубине сада находился большой пруд, весь заросший водорослями и обсаженный плакучими ивами. К нему вела аллея из серебристых пирамидальных тополей, которые особенно красивы именно здесь, на своей родине Украине. Этот пруд не раз писал старик Мясоедов, и я его сейчас же узнал. В саду было много фруктовых деревьев, вишневых куртин и других ягодников. Однако не они составляли красу и прелесть этого как бы нарочито запущенного уголка. Столетние дубы и вязы то собирались в куртины, то поодиночке были живописно разбросаны чьей-то умелой рукой по поляне. Уходящие вдаль аллеи таинственно открывали свои перспективы и манили в прохладу ветвей. Посаженные в виде стены кусты шиповника были усыпаны цветами. Особенно красива была куртина ландышей на скате ручья, через который был переброшен небольшой мостик. Одуряющий запах цветов, тяжелый запах листвы, особый медвяный аромат трав и полевых цветов все это чувствовалось, бодрило и пьянило. Мало с чем сравнимы могут быть эти впечатления, неудивительно, что в течение года, часто бывая в Полтаве, я постоянно навещал Мясоедова и его знаменитый сад.
В день возвращения комиссии утром я посетил свой Полтавский кадетский корпус. Кадеты были уже распущены на каникулы, и оставались лишь те, кому некуда и не к кому было ехать. Мне и в прежние годы всегда бывало жаль этих товарищей, и я попросил офицера, оставшегося в корпусе с ними, передать им деньги на сласти и удовольствия. Вместе с этим офицером я обошел пустые классы, побывал в корпусной церкви, зашел во все четыре роты, а затем в большой зал, где красовался хорошо мне знакомый портрет Петра Великого и картина Полтавского боя, подаренная корпусу одним из наших императоров. Полтавский корпус носил имя Петровского, а мы, кадеты, были петровцами. Здесь, в этом зале, мне вспомнилось прошлое: многие из нас, мальчиков, жили тогда смелыми, возвышенными мечтаниями и грезили о славном будущем! Где эти грезы? Где эти мечты? Все навсегда унеслось с теми невозвратными годами и с теми людьми.
В день возвращения комиссии утром я посетил свой Полтавский кадетский корпус. Кадеты были уже распущены на каникулы, и оставались лишь те, кому некуда и не к кому было ехать. Мне и в прежние годы всегда бывало жаль этих товарищей, и я попросил офицера, оставшегося в корпусе с ними, передать им деньги на сласти и удовольствия. Вместе с этим офицером я обошел пустые классы, побывал в корпусной церкви, зашел во все четыре роты, а затем в большой зал, где красовался хорошо мне знакомый портрет Петра Великого и картина Полтавского боя, подаренная корпусу одним из наших императоров. Полтавский корпус носил имя Петровского, а мы, кадеты, были петровцами. Здесь, в этом зале, мне вспомнилось прошлое: многие из нас, мальчиков, жили тогда смелыми, возвышенными мечтаниями и грезили о славном будущем! Где эти грезы? Где эти мечты? Все навсегда унеслось с теми невозвратными годами и с теми людьми.
Вернувшийся в Полтаву генерал-майор А. Г. Яковлев тотчас же вызвал меня к себе. Это был невысокий, плотный брюнет с небольшой эспаньолкой, которая очень шла к его лицу с живыми, красивыми глазами, и, несмотря на года, очень подвижный и свободный в движениях. Генерал Яковлев был родным братом певца Яковлева.[135] В Управлении Яковлев не считался знатоком лошади. Проработав с Яковлевым почти год, я должен категорически опровергнуть это убеждение: Яковлев был опытным ремонтером и стоял вполне на высоте своего назначения.
В военное время комиссия круглый год разъезжала по району, закупая лошадей. Наряды на закупки сыпались как из рога изобилия, дел было, хоть отбавляй. Главным пунктом закупки лошадей были Ромны, здесь жили два главных поставщика комиссии барышники-евреи братья Миренские. Это были сыновья барышника Бороха Миренского, который начал с грошей и умер богатым. Родом он был из Ромен, с молодости решительно ничего, кроме страсти к лошади, не имел. Когда в Ромны на прием лошадей приезжал генерал Скаржинский, Борох мальчишкой часами стоял где-нибудь у забора и любовался чудными конями. Генерал обратил на него внимание и сказал одному из поставщиков комиссии взять мальчугана на службу. Так началась карьера Бороха Миренского. Он быстро пошел в гору, сам стал делать поставки и по справедливости считался одним из лучших и наиболее добросовестных конноторговцев. Всю свою жизнь работал он только с ремонтной лошадью, ничего другого не признавал и сам подготовлял к сдаче в ремонт собранных им по заводам и ярмаркам коней. Умирая, Борох Миренский оставил капитал, и оба его сына, Лейба и Герш, продолжили дело отца.