После сей вторичной неудачи, приведшей в стыд короля Батория, коронный его канцлер и великий гетман Ян Замойский вздумал лестью преклонить монахов к сдаче монастыря. Он через десять дней после приступов прислал им из Пскова икону Благовещения Богородицы, писанную на стекле, якобы из Иерусалима полученную, с резным образцом дома Иосифова и при них увещательную грамоту[38], коей сперва укоряя монахов, что они облили-де святое место кровью, ловили и били королевских людей, а иных и доселе у себя в монастыре держат, воспротивились малому отряду, посланному не для разорения монастыря и церквей, которые король почитает, а для того чтобы вывести из монастыря таких монахов, живущих не по-христиански; потом, уведомляя, что он идет к ним с войском и пушечным снарядом, увещевал их, чтобы они, сдав монастырь, стрельцов из монастыря выслали или и сами со всем имуществом вышли, куда хотят, либо спокойно оставались бы, но королевских людей пленных с их имением сохранили бы. Иначе, писал он, не буду я виновен, что разорится все святое место, осквернятся святые церкви и прольется много христианской крови. По прочтении сей грамоты и монахи, и ратные решились единодушно не сдавать монастырь и защищаться до смерти. Для объявления ответа сего на Замойского грамоту они выбрали одного схимонаха, именем Патермуфий, который, облачась во всю схимническую свою одежду, вышел на стену и сквозь стенное окно сказал присланным о решении своей братии; а она со стен то же повторила криком своим и вслед за тем пустила выстрелы в осаждающих. После сего наступившие сильные морозы принудили неприятеля прекратить приступ и довольствоваться одним только непропусканием никого ни из монастыря, ни в монастырь до самого заключения мира; а один отряд его занял было Изборск, но там все они взяты были в плен и отправлены в Москву. Пленных было дворян 103, а простых 60 человек, как пишет поляк Папроцкий.
Между тем отправленное в прошлом еще году от царя посольство к папе Григорию XIII было успешно, и в то самое время, когда Баторий еще из Великих Лук двинулся ко Пскову, ехал уже от папы к царю иезуит Антоний Поссевин, славный в тогдашнее время успехами в папских посольствах по разным государствам. Он прибыл в Старицу 1581 года в августе и привез папские грамоты царю, царице и царевичам. После переговоров с царем он отправился с доверенностью о мирных договорах к королю Баторию под Псков и прибыл в сентябре, в первых числах, то есть в самом первом жару осады и твердого предуверения Баториева в несомненном успехе. А потому первые предложения
Поссевиновы о съезде обоюдных послов для мирного договора Баторием были отринуты. Он и гетман его Замойский слышать не хотели о какой-нибудь уступке, а особенно Лифляндии; объявили посреднику сему, что они не намерены посылать на съезд своих послов для переговоров; что не они, а царь имеет нужду в мире; что рвения своих войск унять они не могут; что, несмотря на приближающуюся зиму, будут во всю оную продолжать осаду Пскова; что для войска их строятся уже дома, землянки и избы; а по взятии Пскова намерены продолжать завоевания свои внутри России; к договорам же не приступят до тех пор, пока царь всех своих людей и войска не выведет из лифляндских мест. Ибо в 15 тамошних городах еще оставались оные. С таким ответом Поссевин в следующем октябре месяце наступившего, считая с сентября, 1582 года послал известие к царю в Старицу. По получении оного на другой же день царь с совета окружавших его бояр отвечал Поссевину, что он соглашается уступить королю все лифляндские города и местечки, но чтобы и он уступил царю все завоеванные им русские города от Двины; а для договора выслать обоюдных послов на полотскую дорогу между Порховом и Заволочьем, в Запольский стан, и в замирение не включать шведского короля. Последней статьей, может быть, царь предоставлял себе время потерю Лифляндии заменить завоеванием Эстляндии, а лифляндские и шведские историки пишут, что оная внушена была ему иезуитом же Поссевином с согласия и короля польского, завидовавшего успехам оружия шведов и неискренне соблюдавшего союз свой с ними. Неудачи под Псковом, о которых и не знал царь, а слышал даже о взятии его, как говорит Псковская летопись, более всего преклонили Батория к согласию на переговоры, и он, думая Псков принудить к сдаче одним облежанием и голодом, какой сам терпел, назначил пока от себя на съезд бояр своих Стефана Зборовского, воеводу Брацлавского, Альбрехта Радзивила, князя Олыкского, маршала Литовского и переводчика-секретаря Михаила Гарабурду; а 14 ноября, подписав проезжие грамоты русским послам, оставил под Псковом гетмана Замойского и сам уехал для сбора новых войск, припасов и денег на сейм в Варшаву, а за ним ушло и все охотническое литовское войско, не обещавшись и возвращаться.
Король отправился через Остров и Красный город на Люцен к Динабургу, но обоз его потерпел на пути от засадных по крепостям русских войск, а оставшийся при Пскове его великий гетман Замойский с польскими жалованными и с приведенными из-под Старицы Радзивиллом войсками довольствовался только рассылкой своих отрядов около города и содержанием его в блокаде; а 600 литовцев, оттуда же возвратившихся, выпросились квартировать по деревням около Порхова. Из польских же волонтеров немногие при нем остались. Осажденные между тем не переставали делать вылазки и многих убивали, а иных захватывали в плен и через них допытывались о состоянии осадных войск. Были даже и перебежчики, от неприятелей приходившие в город, но, по сказанию Гейденштейна, пойманный на вылазке, а потом оказавшийся перебежчиком от Шуйского подъячий Савва Сутурма открыл также неприятелю все внутреннее состояние города, и Замойский узнал от него, что, если прерваны будут к осажденным все подвозы припасов и подход войск, то немногим более мая месяца держаться они смогут, но осаждающие еще больше терпели нужды во всем. В сей крайности, по словам того же историка, Замойский уже думал развести войска свои по городам, в Печоры, Порхов и Гдов, или, если найдет в сем затруднение, то построить засеки по дорогам от сих городов и от Новгорода для засады своих войск, а самому с частью оных идти на Новгород к озеру