Женское эденское существо Татьяны Александровны жаждало эденской сторгии и всею волею эденской любви устремилось в душу юного Льва Николаевича. Возможно, что она тем самым вытягивала в него из Эдена новое мужское эденское существо себе на встречу; возможно и то, что она таким образом переносила свое эденское существо в него. Но так или иначе роль ее в обретении Толстым духовного статуса в человечестве огромна.
15 марта 1910 года Толстой сказал Маковицкому, что его письма к тетушке Ергольской «один из самых лучших материалов» к его биографии.[120] Его, добавим от себя, метафизической биографии, ибо Татьяна Александровна Ергольская одна из центральных фигур в ней.
6(30)
До душевного рождения человек изнутри управляется эго «животной личности» (человеческой самостью), из вне воспитанием и механизмом общедушевного уподобления. Следуя этим установлениям, человек в дальнейшем живет либо индивидуалистически, либо, и как правило, общедушевной (коллективной) жизнью. Таким образом, изначально он запрограммирован на общедушевное и отчасти на общедуховное развитие. Личная душевная и личная духовная жизнь исключительно обязана свободному решению высшей души, заявляющей о нем в пору душевного рождения. Новое состояние жизни, рассказывает Толстой в черновиках «Юности», «само собой, без постороннего влияния, со всей силой молодого самостоятельного открытия, пришло мне в душу».
«Я помню, когда мне было лет 15, вспоминал Толстой в 1906 году, как бы открылась передо мной какая-то завеса, я почувствовал что-то необычайное в своей жизни. Весь мир представлялся мне в каком-то особенном, чудном свете. Продолжалось это недолго, потому что люди, как всегда, постарались скорее все это замять, как что-то необычное, непрактичное, но помню хорошо, как это было все-таки чудно радостно».[121]
Высшая душа может находиться либо в пассивном состоянии, соответствующем утробному развитию, либо в автономном и активизированном состоянии. Активизация высшей души происходит при душевном рождении. В душевнонерожденном человеке нет собственного горения духа, нет Света идеалосознавания, нет интуиции себя должного, нет, собственно говоря, сознания духовной свободы, нет и внутренней самостоятельности. Нерожденная высшая душа оттесняется на периферию душевной жизни и, по сути, становится частью животной личности. Общедушевная жизнь и фрагменты общедуховной жизни остаются доступными душевнонерожденному человеку и целиком поглощает его. В момент душевного рождения Толстой, как и всякий человек, «пробудился от детской покорности чужим взглядам, в которой жил до сих пор, и в первый раз понял, что мне надо жить самому, самому избирать путь, самому отвечать за свою жизнь перед тем Началом, которое дало мне ее».[122] Человек, не прошедший душевное рождение, никогда не будет жить личной духовной жизнью.
Свое душевное рождение человек переживает не ранее конца второго семилетия жизни. Мой читатель, надеюсь, помнит этот возвышенный и мучительный момент ранней юности, когда впервые обретается сознание душевной свободы и душевной особости и вместе с этим чувство своей душевной оголенности, ранимости, незащищенности, когда очарованность красотой совмещается с мечтой прекрасной любви, а стремление «делать себя» сопровождается переживанием священного.
Свое душевное рождение человек переживает не ранее конца второго семилетия жизни. Мой читатель, надеюсь, помнит этот возвышенный и мучительный момент ранней юности, когда впервые обретается сознание душевной свободы и душевной особости и вместе с этим чувство своей душевной оголенности, ранимости, незащищенности, когда очарованность красотой совмещается с мечтой прекрасной любви, а стремление «делать себя» сопровождается переживанием священного.
Душевное рождение подобно прозрению. Так и описывает его Толстой. «Случалось ли вам летом лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной шторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: Как мне не стыдно было проспать такой вечер, и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью? Если случалось, то вот образчик того сильного чувства, которое я испытывал в это время».
При душевном рождении впервые в высшей душе вскрывается канал связи с «Богом своим», со своим эденским существом. Самого его еще в человеке нет, оно может так никогда и не войти в него, но теперь зримо само ли оно или его призрак или отблеск, слышен его нравственный призыв и его глас, зовущий к восхождению на Пути.
«Мне казалось так легко и естественно оторваться от всего прошедшего, переделать, забыть все, что было, и начать свою жизнь со всеми ее отношениями совершенно снова, что прошедшее не тяготило, не связывало меня. Я даже наслаждался в отвращении к прошедшему и старался видеть его мрачнее, чем оно было. Чем чернее был круг воспоминаний прошедшего, тем чище и светлее выдавалась из него светлая, чистая точка настоящего и развивались радужные цвета будущего. Этот-то голос раскаяния и страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в ту эпоху моего развития, и он-то положил новые начала моему взгляду на себя, на людей и на мир Божий. Благой, отрадный голос, столько раз с тех пор, в те грустные времена, когда душа молча покорялась власти жизненной лжи и разврата, вдруг смело восстававший против всякой неправды, злостно обличавший прошедшее, указывавший, заставляя любить ее, ясную точку настоящего и обещавший добро и счастье в будущем, благой, отрадный голос! Неужели ты перестанешь звучать когда-нибудь?»