Для эденского существа нет авторитета в этом мире. Носитель эденского существа всегда, начиная с душевного рождения «автодиктат», как кто-то неудачно назвал характер Толстого. Постороннему наблюдателю такая независимость в суждениях, чувствах, оценках, взглядах, такая степень неподотчетности общему мнению кажется странной, и он объясняет ее «духом противоречия». Считается, что дух этот был особенно силен в Толстом во все времена жизни. Так, видимо, эденское существо свидетельствовало о себе в нем.
О душевном рождении старших братьев Толстого, Николая и Сергея, мы ничего не знаем. Глас «Бога своего» пронзил душу брата Дмитрия насквозь пробил разум, дошел до чувства и воздействовал прямо на волю.[123] В качестве установок своего разума и чувства Дмитрий Николаевич взял традиционные вероисповедальные предписания общедуховной жизни и десятилетие жил, руководствуясь ими. Обычно же мужское душевное рождение идет по ступеням. Лет в четырнадцать-пятнадцать юноша обретает душевную потребность в Истине, мечется, еще не зная, как работать своим разумом, начинает судить себя, предвидя возможность взгляда на свою внутреннюю жизнь с некоторой высшей точки зрения. В эту пору он способен в озарении провидеть вершину своего Пути восхождения. Потом, лет в шестнадцать, то есть на пике подъема взвода духовной жизни, мысли его формируют соответствующие им чувства и возбуждают волю. Этот момент перелома кривой Пути Толстой считал концом отрочества и началом юности. В это время ему открылся новый взгляд на жизнь, который в общих чертах сохранился до конца жизни.
«Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, напутанным и праздным порядком. Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, в ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им. И с этого времени я считаю начало юности».
«Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному усовершенствованию и что усовершенствование это легко, возможно и вечно. Но до сих пор я наслаждался только открытием новых мыслей, вытекающих из этого убеждения, и составлением блестящих планов нравственной, деятельной будущности; но жизнь моя шла все тем же мелочным, напутанным и праздным порядком. Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием еще нравились только моему уму, а не чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, в ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им. И с этого времени я считаю начало юности».
Духовный рост юноши продолжается и в первые годы после пика первой волны кривой восхождения, но падает его ускорение. Активное влияние эденского существа не прекращается. Не прекращается и знакомство души со своим эденским существом. В 17 лет Толстой все более и более узнавал его и свое будущее с ним. «Передо мной открывалось бесконечное моральное совершенство, не подлежащие ни несчастьям, ни ошибкам, и ум со страстностью молодости принялся отыскивать пути к достижению этого совершенства В голове моей происходила горячечная усиленная работа я видел и слышал во сне великие новые истины и правила».
Тетушка Ергольская внимательно следит за своим любимым воспитанником и подмечает, что «он думает только о том, как углубиться в тайны человеческого существования, и чувствует себя счастливым и довольным только тогда, когда встречает человека, расположенного выслушивать его идеи, которые он развивает с бесконечной страстностью».[124] Можно представить восторг молодого Толстого, когда он расслышал голос своего эденского существа в «Исповеди» Руссо. Не фигурально, а действительно ему представлялось, что это он написал сам. Высшие души Руссо и Толстого попали в резонанс, несмотря на то, что первый к моменту создания «Исповеди» далеко зашел на Пути, а второй только что вступал на Путь и издали воодушевлялся Светом своего эденского существа. Видимо, эденские существа Толстого и Руссо происходили из одного Эденского Дома. Их встреча в земном существовании, на чужбине (не могу сказать, что встреча заочная) не могла не быть продуктивной.[125]
И все же первую волну Пути восхождения Толстой не прошел так удачно, как можно подумать. Первая его неудача в том, как жизнь подготавливала его к ней. Отец Льва Николаевича умер, когда ему было 9 лет, и о детях стала заботиться «истинно религиозная женщина»,[126] добрая тетушка Остен-Сакен. Но и она умерла, когда Толстому было 13 лет, дети оказались под опекой второй сестры отца, тетушки Юшковой, и по ее настоянию переселились к ней в Казань. Прямой необходимости в этом для Дмитрия, Льва и Маши не было. Они вполне могли несколько лет оставаться в Ясной Поляне под благотворным влиянием любящей и умной Татьяны Александровны. Но тетушка Юшкова не могла позабыть, что ее муж, прежде чем жениться на ней, несколько лет страстно добивался руки Татьяны Александровны, теперь захотела отомстить ей и, зная ее и ее отношение к детям, забрала их у нее, не думая об их благе. Таким образом, в Казани Лев остался не только без мужского сдерживающего влияния, но и вообще без столь необходимого в этом возрасте нравственного внушения. Вместо них внушались другие понятия. «Я не уважал бы ни знаменитого артиста, ни ученого, ни благодетеля рода человеческого, если бы он не был comme il faut. Человек comme il faut стоял выше и вне сравнения с ними». Такого рода идеал противостоит в душе тому Свету Идеала, который зажигается при душевном рождении и взводит пружину духовной жизни. Много лет Толстой прожил с таким отношением к людям.