«Я люблю тебя больше, чем можно сказать, тебе принадлежит моя душа, тебе мои мысли, чувство самое нежное, тебе мои воспоминания во всем их объеме»
Странное дело, несмотря на то, что Лев Николаевич совершенно не был похож на отца (ни внешне, ни внутренне), Татьяна Александровна чем дальше, тем больше отождествляла его с ним и любила сына, словно отца.
«Умирала она тихо, постепенно засыпая, и умерла, как хотела, не в той комнате, где жила, чтобы не испортить ее для нас. Умирала она, почти никого не узнавая. Меня же узнавала всегда, улыбалась, просияла, как электрическая лампочка, когда нажмешь кнопку, и иногда шевелила губами, стараясь произнести Nicolas, перед смертью уже совсем нераздельно соединив меня с тем, кого она любила всю жизнь».
Любовь родителей к детям слепа, и только особые обстоятельства душевной близости переводят эту любовь на уровень взаиможизни высших душ. Сами родители, при всем их желании, не способны установить сторгическую связь с детьми. Любовь взрослых чад к родителям может побуждаться высшей душою. Тут и благородство чувств, не позволяющее предъявлять родителям претензии, и чувство душевной верности (а не только моральных обязательств). Самих по себе этих побуждений и чувств для образования сторгической свитости недостаточно, хотя они и составляют какую-то основу, на которой может (теоретически говоря) возникнуть сторгическая связанность. Но и в этом случае дети должны в путевом смысле дорасти до сторгии, стать и сторгически взрослыми. А к этому времени связь с родителями обычно слабеет и заменяется прилеплением к другу или подруге. Между родителями и детьми сторгические связи образуются редко. Но сторгическая любовь в отношениях Толстого и Татьяны Александровны очевидна. Татьяна Александровна смогла передать молодому Льву чувство жизни своей высшей души.
«Я люблю тебя больше, чем можно сказать, тебе принадлежит моя душа, тебе мои мысли, чувство самое нежное, тебе мои воспоминания во всем их объеме»
Странное дело, несмотря на то, что Лев Николаевич совершенно не был похож на отца (ни внешне, ни внутренне), Татьяна Александровна чем дальше, тем больше отождествляла его с ним и любила сына, словно отца.
«Умирала она тихо, постепенно засыпая, и умерла, как хотела, не в той комнате, где жила, чтобы не испортить ее для нас. Умирала она, почти никого не узнавая. Меня же узнавала всегда, улыбалась, просияла, как электрическая лампочка, когда нажмешь кнопку, и иногда шевелила губами, стараясь произнести Nicolas, перед смертью уже совсем нераздельно соединив меня с тем, кого она любила всю жизнь».
Любовь родителей к детям слепа, и только особые обстоятельства душевной близости переводят эту любовь на уровень взаиможизни высших душ. Сами родители, при всем их желании, не способны установить сторгическую связь с детьми. Любовь взрослых чад к родителям может побуждаться высшей душою. Тут и благородство чувств, не позволяющее предъявлять родителям претензии, и чувство душевной верности (а не только моральных обязательств). Самих по себе этих побуждений и чувств для образования сторгической свитости недостаточно, хотя они и составляют какую-то основу, на которой может (теоретически говоря) возникнуть сторгическая связанность. Но и в этом случае дети должны в путевом смысле дорасти до сторгии, стать и сторгически взрослыми. А к этому времени связь с родителями обычно слабеет и заменяется прилеплением к другу или подруге. Между родителями и детьми сторгические связи образуются редко. Но сторгическая любовь в отношениях Толстого и Татьяны Александровны очевидна. Татьяна Александровна смогла передать молодому Льву чувство жизни своей высшей души.
«Я сказал, что тетенька Татьяна Александровна имела самое большое влияние на мою жизнь. Влияние это было, во-первых, в том, что еще в детстве она научила меня духовному наслаждению любви. Она не словами учила меня этому, а всем своим существом заражала меня любовью. Я видел, чувствовал, как хорошо ей было любить, и понял счастье любви. Это первое. Второе то, что она научила меня прелести неторопливой, одинокой жизни. Хотя это воспоминание уже не детства, а взрослой жизни, я не могу не вспомнить моей холостой жизни с ней в Ясной Поляне, в особенности осенними и зимними длинными вечерами. И эти вечера остались для меня чудесным воспоминанием Этим вечерам я обязан лучшими своими мыслями, лучшими движениями души. Сидишь на этом кресле, читаешь, думаешь, изредка слушаешь ее разговоры с Натальей Петровной или с Дунечкой, горничной, всегда добрые, ласковые, перекинешься с ней словом и опять сидишь, читаешь, думаешь. Это чудное кресло стоит и теперь у меня, но оно уж не то я был истинно счастлив, когда сидел на этом кресле. После дурной жизни в Туле, у соседей, с картами, цыганами, охотой, глупым тщеславием, вернешься домой, придешь к ней, по старой привычке поцелуешься с ней рука в руку и сядешь на покойное кресло. Она знает всё, что я делал, жалеет об этом, но никогда не упрекнет, всегда с той же ровной лаской, с любовью».
Прервем Льва Николаевича, чтобы привести цитату из неотправленного письма к нему Татьяны Александровны: