В той же середине августа вермахт начал маневры, которые в любую минуту могли спровоцировать чехословацкую агрессию. 30 августа состоялось памятное заседание британского Кабинета министров, на котором Галифакс сообщил о частичной немецкой мобилизации. Гитлер, по его словам, «был полон решимости получить всё с помощью блефа и силы»416. Чемберлен пришел к выводу, что блефом нельзя было управлять. Никакое государство не должно угрожать чем-либо, если только оно не готово выполнить свои угрозы. Военные действия не были той перспективой, которую с готовностью рассматривала не только сама метрополия, но и все члены Британского содружества, последовательно и яростно выступавшие против войны.
31 августа Франция начала стягивать войска к линии Мажино. Ситуация из критической превратилась в угрожающую. Однозначного ответа от Рансимена из Праги не было, и тогда премьер-министр Чемберлен решился на чрезвычайный и беспрецедентный шаг. «Положительно ужасно думать, что судьба сотен миллионов зависит от одного человека (Гитлера. М. Д.). Он что, сумасшедший? Я сломал себе голову, пытаясь изобрести что-нибудь, что поможет избежать катастрофы, которая ждет нас, писал Чемберлен 3 сентября. И придумал кое-что настолько необычное и смелое, что когда Галифакс узнал об этом, у него захватило дух»417.
Премьер-министр всегда считал, что только путем прямых переговоров глаза в глаза можно добиться действительного соглашения. Он вместе со своим советником сэром Хорасом Уилсоном разработал знаменитый план с литерой «Z». План этот должен был вступить в силу в самый критический момент. Казалось, что начало сентября 1938 г. таким моментом и было. Обстановка панического ужаса для всех европейцев напоминала «один затянувшийся ночной кошмар»418. На улицах рыли траншеи, детей учили надевать противогазы, здания были обложены мешками с песком. Правительство выпускало брошюры, в которых рассказывалось, как вести себя в случае бомбежки и где находится ближайшее бомбоубежище. Европа едва опомнилась от ужаса войны двадцатилетней давности и, казалось, вот-вот вновь будет ввергнута в сражения, которые теперь, с развитием военной мысли, обещали быть куда страшнее. Люди были испуганы. На 10, Даунинг-стрит поступали тысячи писем с просьбами остановить весь этот ужас.
4 сентября приехавший в Форин Оффис Галифакс был заметно весел и очень спокоен419, ведь всю грязную дипломатическую работу выполнит Чемберлен, а он может заниматься своими привычными делами. Решение не вмешивать Галифакса в переговоры Чемберлен принял сознательно, чтобы в случае неудачи принять весь удар на себя и не запятнать своего друга420.
7 сентября лондонская «Таймс» вышла с требованиями предоставить Судетской области полную автономию. Примечательно, что эту редакционную статью написал Джеффри Доусон, близкий друг лорда Галифакса. Министру иностранных дел настолько не понравилось это предложение, что он тут же дал его опровержение. Зная, как рейхсканцлер относится к британской прессе, Галифакс решил, что доброжелательный тон необходимо сгладить резким заявлением. Форин Оффис составил проект такого, но в дело вмешался премьер-министр, запретив его публиковать.
7 сентября лондонская «Таймс» вышла с требованиями предоставить Судетской области полную автономию. Примечательно, что эту редакционную статью написал Джеффри Доусон, близкий друг лорда Галифакса. Министру иностранных дел настолько не понравилось это предложение, что он тут же дал его опровержение. Зная, как рейхсканцлер относится к британской прессе, Галифакс решил, что доброжелательный тон необходимо сгладить резким заявлением. Форин Оффис составил проект такого, но в дело вмешался премьер-министр, запретив его публиковать.
Чемберлен, видя, что Форин Оффис идет не той дорогой, подключил к делу сэра Джона Саймона, бывшего министра иностранных дел. Он спроектировал телеграмму в Прагу, в которой говорил о том, чтобы Ньютон и все еще находившийся там Рансимен усилили нажим на правительство Бенеша421. Из Праги пришел ответ, что предупреждения Германии о вступлении Британии в возможную войну на стороне Франции лучше не делать. Тот же самый совет прислал Гендерсон из Берлина. Несмотря на то, что Галифакс ответил ему телеграммой, в которой соглашался с советом посла, на следующий день британская пресса сообщила о «британском ультиматуме».
Трудно представить себе удивление премьер-министра Чемберлена, когда утром 10 сентября в «Дейли мейл» он прочел, что «в полночь» Великобритания сделала «драматический шаг» и отправила Гитлеру ультиматум о том, что, если он применит силу, Британия должна сразу объявить войну. «Это было наиболее необоснованным и вредным из всего». Чемберлен вынужден был посылать срочные телеграммы в Париж, Прагу и Берлин, чтобы опровергнуть это422. Еще большее удивление подобное заявление прессы вызвало у Гитлера, которому никто никаких ультиматумов не передавал.
Всё того же 10 сентября страхом и отчаянием была окутана Франция, которой первой предстояло ввязываться в германо-чехословацкий конфликт, если таковой все же возникнет. Бонне запрашивал непосредственно Галифакса, пойдет ли Великобритания вместе с Францией на войну. Тот отказался подтвердить это, фактически оставляя французов на произвол судьбы: «В то время как правительство Его Величества никогда не позволит кому-либо угрожать безопасности Франции, оно неспособно сделать заявление точно такого же характера о будущем времени, в которое это могло бы произойти, и об обстоятельствах, которые нельзя предвидеть в настоящее время»423. Галифакс объяснил это тем, что такое решение не было его собственным.