Среди многочисленных воспоминаний об эпохе 1812 года также можно найти упоминания о казачьих грабежах и даже о причастности к ним высших казачьих начальников, включая легендарного донского атамана М. И. Платова. Так, генерал А. П. Ермолов, характеризуя ситуацию после оставления русскими армиями Смоленска, писал: «Платов перестал служить, войска его предались распутствам и грабежам, рассеялись сонмищами, шайками разбойников и опустошили землю от Смоленска до Москвы. Казаки приносили менее пользы, нежели вреда». Другой, не менее осведомленный очевидец, адъютант главнокомандующего М. И. Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский, даже попытался уточнить некоторые детали: «меня уверяли достоверные люди, что Платов посылал на свой счет грабить деревни и села, и отправлял на Дон несколько обозов с похищенными таким образом вещами». Слухи о распространении мародерства в армии достигли Петербурга и обеспокоенный Александр I прислал листы с особой формой присяги (клятву не покидать воинские ряды, не обижать обывателей, не грабить), а кроме того, предложил М. И. Кутузову принять целый комплекс строгих мер и объявить войскам по этому поводу императорский приказ.
Среди редких работ, в которых эти вопросы так или иначе рассматривались, мы смогли отыскать всего одно упоминание о случае расстрела в 1812 г. казака за грабеж. Видимо, даже воинской полиции не удавалось поймать с поличным лихих степных наездников, или же начальство смотрело сквозь пальцы на эти факты.
В 1812 г. казаки официально получали, находясь в походе, жалованье и фуражное довольствие, но на практике деньги нередко присваивались полковыми командирами. Кроме того, при отсутствии централизованного снабжения, казаки зачастую были предоставлены сами себе и, заботясь о пропитании, недостаток в продуктах и фураже восполняли прямыми поборами с населения, что проявлялось и в крайних формах. Среди казаков бытовал и негласный обычай, согласно которому в военных условиях было допустимо любое поведение. Да и командование полагало, что на войне казак сам себя всегда прокормит, поэтому и нет нужды заботиться о его пропитании. Особенности иррегулярных войск хорошо представлял себе и главнокомандующий М. И. Кутузов. Так, в связи с окончанием кампании 1812 г. и переносом военных действий за русскую границу, он писал атаману М. И. Платову: «По вступлению в край Прусский прошу Ваше сиятельство предписать, под опасением строжайшего взыскания, всем в команде вашей находящихся казакам, отнюдь не грабить, и вообще никаких не причинять обид, ибо в противном случае сие не только сообразно будет с видами моими, но и совершенно противно воле государя императора». Надо сказать, что ссылка на возможное Высочайшее неудовольствие привела к желаемым результатам. В заграничных походах случаи мародерства среди казаков стали крайне редкими. Но, во избежание лишних соблазнов, иррегулярные войска не ставились на постой в дома иностранных обывателей, даже в городах они ночевали под открытым небом на биваках, что и запечатлели многие европейские художники, рисовавшие казаков в тот период.
В 1812 г. казаки официально получали, находясь в походе, жалованье и фуражное довольствие, но на практике деньги нередко присваивались полковыми командирами. Кроме того, при отсутствии централизованного снабжения, казаки зачастую были предоставлены сами себе и, заботясь о пропитании, недостаток в продуктах и фураже восполняли прямыми поборами с населения, что проявлялось и в крайних формах. Среди казаков бытовал и негласный обычай, согласно которому в военных условиях было допустимо любое поведение. Да и командование полагало, что на войне казак сам себя всегда прокормит, поэтому и нет нужды заботиться о его пропитании. Особенности иррегулярных войск хорошо представлял себе и главнокомандующий М. И. Кутузов. Так, в связи с окончанием кампании 1812 г. и переносом военных действий за русскую границу, он писал атаману М. И. Платову: «По вступлению в край Прусский прошу Ваше сиятельство предписать, под опасением строжайшего взыскания, всем в команде вашей находящихся казакам, отнюдь не грабить, и вообще никаких не причинять обид, ибо в противном случае сие не только сообразно будет с видами моими, но и совершенно противно воле государя императора». Надо сказать, что ссылка на возможное Высочайшее неудовольствие привела к желаемым результатам. В заграничных походах случаи мародерства среди казаков стали крайне редкими. Но, во избежание лишних соблазнов, иррегулярные войска не ставились на постой в дома иностранных обывателей, даже в городах они ночевали под открытым небом на биваках, что и запечатлели многие европейские художники, рисовавшие казаков в тот период.
В практике 1812 г. было очень трудно определить случаи мародерства, особенно на заключительном этапе кампании, когда в основном в руки казаков попал колоссальный обоз наполеоновской армии (1015 тысяч повозок) с награбленным в Москве имуществом. Стало практически невозможно отличать отбитые у противника вещи от награбленных. К чести иррегулярных начальников надо отметить, что они не допускали ни малейшего отягощения захваченным имуществом даже вьючных лошадей и строго за этим следили (иногда отдавали и приказ сжечь взятую добычу). Казаки оставляли у себя лишь деньги и часы (они особенно ценились), все остальное очень быстро старались продать маркитантам или местным жителям. В период непродолжительных остановок или сразу после боя у мест стоянки войск стихийно возникали импровизированные рынки, где казаки играли (в качестве продавцов) не последнюю роль. В частности, мемуаристы упоминают о возникновении особенно больших торгов под Тарутино, в освобожденной от французов Москве, в лагере корпуса генерала Ф. Ф. Винцингероде. Любопытные воспоминания о такой торговле оставил А. Х. Бенкендорф: «мой лагерь походил на воровской притон Золото и серебро в этом лагере обращалось в таком изобилии, что казаки, которые могли только в подушки седел прятать свое богатство, платили тройную и более стоимость при размене их на ассигнации».