В ходе политической борьбы различные боярские фракции широко использовали патриотическую риторику для того, чтобы представить себя истинными радетелями общего блага, а своих противников предателями отечества. Тэуту и другие боярские радикалы, поддерживавшие господаря, клеймили великобоярскую оппозицию за непатриотичность, и это обвинение было подхвачено некоторыми позднейшими румынскими историками[472]. Тэуту утверждал, что боярские земли были обложены налогами в интересах отечества, а недовольство их владельцев лишь свидетельствовало об их озабоченности исключительно своими частными интересами[473]. В свою очередь, крупное боярство демонстрировало не менее совершенное владение языком патриотизма и приверженность к общественному благу. В своих «Рассуждениях о Молдавии и Валахии в начале 1825 года», адресованных Александру I, Михай Стурдза исходил из того, что «каждый человек в цивилизованном обществе связан посредством общественного договора с этим обществом, которым является прежде всего его отечество». Озабоченный своей «покрытой ранами и нетвердой» Родиной лидер черновицких эмигрантов просил царя о милостивом заступничестве. Стурдза сокрушался по поводу урона, понесенного крупным боярством в результате возведения в боярские чины за деньги, практиковавшегося князьями-фанариотами и нынешним господарем, и ратовал за установление крепкой монархической власти под протекторатом России, что соответствовало бы историческому развитию княжеств, их нынешнему состоянию и их вероятному будущему[474]. То же требование отмены недавних господарских указов и установления пожизненного правления господарей содержалось и в петиции, направленной царю черновицкими эмигрантами в 1825 году, после восстановления российско-османских отношений и назначения А. И. Рибопьера новым российским посланником в Константинополь. Подписанты также повторили ранее высказывавшиеся ими требования предоставления Молдавии свободы торговли и освобождения ее от дани сроком на три года для того, чтобы позволить княжеству восстановиться после разорений и разрушений, которые оно потерпело с 1821 года[475].
В то же время политический конфликт этого периода был столкновением отдельных личностей в не меньшей степени, чем борьбой различных групп молдавского боярства. Несколько первоклассных молдавских бояр рано откликнулось на приглашения господаря вернуться из эмиграции, что размывало границу между крупным и мелким боярством[476]. С другой стороны, даже родственники могли оказываться по разные стороны конфликта. Враждебность лидера черновицких эмигрантов Михая Стурдзы к господарю Иоану Александру Стурдзе неудивительна: они происходили из двух разных ветвей фамилии Стурдза, разделившихся еще в начале XVIII века и зачастую враждовавших друг с другом, причем господарь принадлежал к менее знатной ветви[477]. Гораздо более удивительно то, что господарь приходился зятем (мужем сестры) другому своему важному критику лидеру кишиневских эмигрантов Иордаке Росетти-Розновану.
Даже члены одной семьи могли придерживаться совершенно разных взглядов в имевшем место политическом конфликте. Так, сын Иордаке Росетти-Розновану Николае в своей записке к российским властям, составленной в июне 1826 года, попытался оправдать «уравнительные» идеи молдавских радикалов[478]. Розновану-младший соглашался со своим отцом в негативной оценке последствий раздачи боярских чинов последним господарем, однако утверждал, что теперь уже поздно что-либо менять. После того как «пять лет освятили [новые назначения], в глазах общественного мнения было бы опасно пытаться сократить состав [боярских] классов, утверждал Николае. Подобная мера вызвала бы реакцию, которая оказалась бы неблагоприятной для влияния державы-покровительницы и гибельной для самой страны». Он также отмечал, что «лица, недавно возведенные в боярское достоинство, в силу своего предыдущего состояния более предрасположены понимать нужды народа и управлять им»[479].
Однако к 1826 году записки Розновану-старшего и Михая Стурдзы укрепили российское Министерство иностранных дел в его в целом негативном отношении к устремлениям мелких бояр. С самого начала кризиса 1820х годов вице-канцлер Нессельроде выступал защитником статус-кво. Эта позиция соответствовала приверженности Александра I принципам легитимизма в последние годы его жизни, а также отражала заинтересованность России в исполнении российско-османских договоров. Еще в мае 1822 года Нессельроде сигнализировал согласие России на замену фанариотов природными господарями в случае, если Порта проявит искреннее стремление к примирению «при согласовании мер по преобразованию системы управления в Молдавии и Валахии в соответствии с существующими договорами»[480]. Однако это составляло единственное отклонение от позиции защиты статус-кво, на которой стояла российская сторона вплоть до российско-османских переговоров в Аккермане летом и осенью 1826 года.
Консервативный настрой Нессельроде проявился в его указании генеральному консулу Минчаки отличать те пожелания бояр, что «являются отражением действительных прав и нужд», от тех, что могут «являться лишь плодом чрезмерной фантазии или коварных наущений». Вице-канцлер осуждал стремление бояр «к введению самых пагубных изменений, к изменению сущности принципов всех наших сношений с Портою и к созданию в двух шагах от наших границ очага беспорядков, который секта европейских революционеров всячески постарается расширить. Кажется, именно эти заговорщики раздули в нем огонь, а малые бояре со своими планами и интригами, по-видимому, служат лишь многочисленным и действенным орудием в их руках»[481].