Однако довольно скоро он перестал активно вмешиваться в политику. «Перевал» выходил только год и осенью 1907 г. прекратился[453]. Соколов попытался стать деловым человеком и принимал участие не только в литературных предприятиях, которые могли бы приносить доход[454], но и в более серьезных делах. «За несколько лет до Вел<икой> войны адвокатуру практически оставил. Избрал себе деятельность по проведению железнодорожных концессий и постройке новых железн<ых> дорог. Состоял секретарем и участником различных банковых синдикатов и учредительских групп по разным железнодор<ожным> проектам. Перед войной был директором правления Копорской жел<езной> дороги. Управлял своим имением <>, дачною местностью Малаховка по Каз<анской> ж<елезной> дор<оге>»[455].
Несколько конкретизировал он эту свою деятельность в письме к Андрею Белому от 25 февраля 1914:
Я счастлив за Вас, что Вы нашли свой берег. Вы так долго блуждали, и такая мучительная всегда Вас била тревога. Я, думая о Вас, живо представляю себе ощущение человека, который много лет мучительно вопиял, вопрошая камни, а люди из камня вопль принимали за особого рода пение, разученное по нотам, а тоску безответности за рассчитанную литературность.
Ах, милый Борис Николаевич, хоть наши современники и смеются над старыми словами «цель жизни» и проч., но что может быть выше радости обрести цель жизни и узнать ее высокую цену.
Должно быть, доктор Штейнер, действительно, человек, свыше одаренный, если смог излечить такую душевную лихорадку, как Ваша. Все, что Вы пишете о нем, вызывает во мне к нему глубокое и благоговейное уважение.
Благо Вам, идите с ним! Сейчас Вы ведаете бюро по постройке храма, считаете, расплачиваетесь с рабочими «как писарь, а не как писатель». Я думаю, служа большому делу, радостно делать для него и большое, и самое малое, самое простое, все озарено.
Благо Вам, идите с ним! Сейчас Вы ведаете бюро по постройке храма, считаете, расплачиваетесь с рабочими «как писарь, а не как писатель». Я думаю, служа большому делу, радостно делать для него и большое, и самое малое, самое простое, все озарено.
Моя жизнь сложилась в другом плане. Но в одном я пришел к тому же, что и Вы. Расценился в людях от литературы. Постиг их суетность до конца (разумею жизненную, личную их суетность, не суетность даже их писаний) и, постигши, стал неуязвим, выработал некий внутренний иммунитет. Внешне общаюсь, внутренно свободен и ни в самой малой мере от них не завишу. <>
У меня очень много берут теперь времени железнодорожные мои дела, в которых наметил и осуществляю я деловую линию моей жизни, тоже становлюсь строителем. Вы строите храм, я железные дороги. Не сочтите сравнение одиозным. Меня просто занимает идентичность внешних моментов: у Вас постройка
(камни,
рабочие,
цемент и т. д.),
и у меня постройка (камни, рабочие, цемент и т. д.).
Стал я директором железной дороги, раз литература прочно отказалась меня кормить. И не жалею. Дорога, которую будем строить (к югу от Финского залива), пока маленькая (100 верст), но после вырастет, и еще работаю по нескольким железнодорожным проектам, из которых хоть что-нибудь, наверно, тоже превратится в реальное предприятие[456].
И все же, подводя итог довоенной жизни Соколова, в первую очередь необходимо сказать о его издательстве. Спустя 25 лет после его начала, не имея возможности справиться в библиотеке, поэт и прозаик Александр Кондратьев вспоминал: «Упомяну лишь отвергнутые предварительно Скорпионом <> Стихи о Прекрасной Даме А. Блока, и книги других, ставших впоследствии известными авторов: Андрея Белого, Игоря Северянина, покончившей недавно с собою Нины Петровской, Владислава Ходасевича и др. Из поэтов старшего возраста изданы были, насколько помню, Иннокентий Анненский (Кипарисовый Ларец) и некоторые книги Бальмонта»[457]. Действительно, изданием хотя бы только «Стихов о Прекрасной Даме» Соколов уже обеспечил себе достойное место в истории русского символизма, а ведь были еще «Возврат» и «Урна» Белого, «Молодость» Ходасевича, «Громокипящий кубок» Северянина, «Кипарисовый ларец», четыре сборника стихов и «Горные вершины» Бальмонта, две книги Сологуба (из которых «Истлевающие личины» входят в число его лучших), «Стихотворения» М. Волошина.
При этом Соколов не обладал большими деньгами, а даже самые удачные книги символистов (за исключением, пожалуй, бальмонтовских, а позже еще и «Громокипящего кубка») никакого дохода не приносили. Через год после выхода в свет книги А. Тинякова «Navis nigra» Соколов писал автору, что книга обошлась издательству в 166 рублей, а продано было на 33[458]. Конечно, бывали предприятия и более удачные, но в каталоге 1909 года лишь 4 книги из 27 значатся распроданными.
Менее чем через полгода после письма к Белому началась Мировая война. Соколов служил прапорщиком, потом поручиком в артиллерии, написал ряд очерков о военных событиях, часть из которых вошла в книгу «С железом в руках, с крестом в сердце: Записки офицера» (Пг., 1915). Весной 1915 г. он был тяжело ранен в голову и попал в плен. Видимо, испытания военных лет заставили его вновь обратиться к политической деятельности. В некрологе читаем: «Его неукротимая воля искала выхода и в плену. Вместе с Н. А. Цуриковым, также попавшим в плен, и лихим драгуном будущим профессором Циммерманом он основывает союз За Единую Россию в лагере Гютерело, ставящий себе целью борьбу с самостийниками и большевиками, появ<и>вшимися в лагерях после первых дней Революции. Отделы союза распространились и в других лагерях военно-пленных, везде ведя твердую национальную программу»[459]. После заключения Брестского мира, летом (или осенью тут его показания в различных документах расходятся) 1918 года он вернулся в Москву. Свидетельств о его тогдашнем пребывании там, даже принадлежащих ему самому, мы не знаем, но, видимо, следует полагать, что обстановка в родном городе при большевиках показалась ему отвратительной.