Большим успехом для прусской политики на этом этапе явилось то, что Александр II с уверенностью высказывался о Лондонском договоре 1852 г. как о «вышедшем из употребления и устаревшей концепции»[887].
Угрозу англо-французского вмешательства, на что обращал внимание в личных беседах Горчаков[888], Бисмарк не оценивал так высоко. Он полагал, что Англия в одиночку не начнет войну[889]. Франция же, по его мнению, не сможет ничего предпринять против Германии, поскольку в таком случае она «встретит не только Германию единой и решительной, но и незамедлительно вернет к жизни коалицию Восточных держав, причем ни одна из них не вынесла бы поражение другой». Бисмарк выражал Горчакову уверенность в том, что и Россия не перенесла бы марш французской армии по немецкой земле, который с легкостью мог бы отозваться в землях, где совсем недавно потушен польский костер. Это было весомым аргументом Бисмарка в переговорах с российской стороной, которая в настоящее время не очень охотно вспоминала о Польше: «Польские дела либо преднамеренно, либо случайно совершенно не затрагивались как Его императорским величеством, так и князем Горчаковым, как бы близко к ним и не подступали»[890]. Хотя Бисмарк и напомнил Горчакову, что «Россия задолжала Пруссии в прошлом году»[891], российский князь «специально на этом не остановился». Два министра сошлись в необходимости улучшить таможенный режим и облегчить таможенный контроль, что способствовало бы развитию прусско-российских отношений; «политическая сторона дела не была затронута даже намеком»[892]. Несмотря на наличие дискуссионных вопросов, для Бисмарка были, безусловно, важны заверения со стороны политического руководства России о недопущении возможности войны между Россией и Пруссией. Горчаков говорил Бисмарку следующее: «До тех пор, пока Божественное Провидение будет радовать счастье двух народов сохранением двух нынешних государей, война между Россией и Пруссией может быть отнесена к категории братоубийственной борьбы, которая невозможна»[893].
Переговоры продолжились в курортном Бад-Киссингене, где встретились российский и австрийский императоры, прусский король и сопровождавшие их министры[894]. Как сообщал корреспондент аугсбургской «Алльгемайне цайтунг», Россия пользовалась в Германии тем, чего не было у нее: лечебной водой, источниками; Германия же в тот момент ожидала от России «другую воду»: море и наиболее благоприятный выход к Северному морю за счет присоединения территории приэльбских княжеств[895]. По словам Горчакова, эти переговоры проводились «во имя интересов порядка, мира и консервативности перед опасностями всеобщей революции и французского честолюбия»[896]. В эти дни Бисмарк писал Вертеру в Вену: «Россия также как и Пруссия, и Австрия не согласится с продвижением французской армии вглубь Германии; она знает, что это стало бы дорогой к ее собственным польским провинциям, что победоносное выступление Франции в Германии, поражение Пруссии или Австрии, появление французских полков в Познани или Кракове ударило бы по ее собственной силе; что, наконец, победа Франции стала бы победой революции»[897]. Это прекрасно понимал и Горчаков, который в докладе Александру II обращал особое внимание на «силу, которую Наполеон черпает из революционного принципа национальностей»[898].
Переговоры продолжились в курортном Бад-Киссингене, где встретились российский и австрийский императоры, прусский король и сопровождавшие их министры[894]. Как сообщал корреспондент аугсбургской «Алльгемайне цайтунг», Россия пользовалась в Германии тем, чего не было у нее: лечебной водой, источниками; Германия же в тот момент ожидала от России «другую воду»: море и наиболее благоприятный выход к Северному морю за счет присоединения территории приэльбских княжеств[895]. По словам Горчакова, эти переговоры проводились «во имя интересов порядка, мира и консервативности перед опасностями всеобщей революции и французского честолюбия»[896]. В эти дни Бисмарк писал Вертеру в Вену: «Россия также как и Пруссия, и Австрия не согласится с продвижением французской армии вглубь Германии; она знает, что это стало бы дорогой к ее собственным польским провинциям, что победоносное выступление Франции в Германии, поражение Пруссии или Австрии, появление французских полков в Познани или Кракове ударило бы по ее собственной силе; что, наконец, победа Франции стала бы победой революции»[897]. Это прекрасно понимал и Горчаков, который в докладе Александру II обращал особое внимание на «силу, которую Наполеон черпает из революционного принципа национальностей»[898].
В это время великий герцог фон Ольденбург, заручившись поддержкой России, заявил 23 июня о своих правах на герцогства*", что «вызвало среди сторонников герцогов Августенбургских и в революционном лагере большое смущение»[899]. В письме Убри в Берлин Горчаков отмечал: «Династический вопрос теперь в руках Ольденбурга. Он должен отстаивать свои права на исторической основе»[900].
Такой выход Ольденбурга был оспорен отдельными германскими государствами, в частности Баварией, настаивавшими на передаче земель Фридриху VIII фон Августенбургу. Бисмарк даже специально пригласил в Киссинген ольденбургского тайного архивного советника Вильгельма Леверкуса для выяснения правомочности претензий Ольденбурга. В ходе длительной беседы ученый, указывая на древние грамоты и хитросплетения наследственных прав датской монархии, Ольденбургов и Августенбургов на спорные герцогства, доказал, что у Ольденбурга также были законные основания претендовать на право наследования[901]. Интересной Бисмарку кандидатура Ольденбурга стала также и вследствие того, что, по словам Леверкуса, герцог выступал за единство действий Пруссии и России и отторжение от Дании в пользу Пруссии большей территории. Великий герцог Ольденбургский подготовил даже прусскому королю Вильгельму I письмо с выражением благодарности за поддержку его наследственных прав и обещание соблюдения интересов Пруссии в германском вопросе[902]. Записи Вильгельма на полях письма свидетельствовали, однако, о менее восторженных ответных чувствах короля: «Поскольку наследный принц фон Августенбург, если он придет к власти, дал такие же и даже более обещания, чем великий герцог фон Ольденбург, необходимо с нашей стороны большое внимание при дальнейшем обсуждении претензий обоих претендентов»[903].