В письме Горчакову Бисмарк не скрывал, что для германских интересов было безразлично, будет ли владеть герцогствами тот или иной германский князь, но с европейской точки зрения, «все зависит от того, бросит ли Россия свою гирю на чашу весов великого герцога, или же ограничится тем, что сама устранится из спора»[869]. Отказ российского императора от своих прав в пользу Ольденбурга возвращал спор в отношении приэльбских герцогств в разряд датско-германской полемики[870]. Это оценивалось в прусской проправительственной печати как «свидетельство дружеского отношения России если не напрямую к Пруссии, то уж точно к Германии»[871]; а передовица «Крестовой газеты» за 10 июня, целиком посвященная российскому императору, была составлена в самых благожелательных тонах[872], что выглядело довольно необычно на фоне очень редких сведений в несколько строк о событиях в Российской империи, публикуемых обычно в данной газете.
В это сложное для Бисмарка времяXLII большую роль в настройке прусско-российских координат в датско-германском противостоянии сыграла поездка императора Александра II в Бад Киссинген, в ходе которой он посетил Берлин[873]. В течение этих дней Бисмарк также имел возможность лично общаться с Горчаковым, сопровождавшим императорскую чету.
10 июня российский император принял Бисмарка в частной аудиенции[874]. В ходе полуторачасовой беседы Александр II выразил свое искреннее желание утвердить мир и в скорейшем времени разрешить датский конфликт. При этом самодержец отметил, что, как и прежде, «дело сохранения мира сосредоточено почти исключительно в руках Пруссии». Бисмарк признавал опасность всеобщей войны, но выражал императору свои переживания в отношении того, что последствия нерешенного вопроса о положении немцев в герцогствах могли бы стать еще хуже. Он подчеркнул, что уступки Пруссии в своих притязаниях «для Его Величества, моего всемилостивейшего господина, для его храброй армии и для прусской нации имели бы следствием такое унижение, которое дало бы грозное оружие в руки революционной партии, партии, борьба с которой, остается главной задачей правительств».
Сгущая революционные краски, Бисмарк подчеркивал, что сохранять внутренне спокойствие в королевстве становилось все сложнее в связи с английской политикой, направленной на превращение датского вопроса из международного в германский внутриполитический.
На этой же встрече с Бисмарком Александр II сделал критическое замечание в отношении Августенбурга: «Если один из претендентов все же и получит герцогства, это не должен быть Августенбург, поскольку он по своей или не по своей воле превратился бы в drapeau de la revolution[875]»[876]. Россия не могла благосклонно принять кандидатуру Августенбурга, этого «импровизированного кандидата демократии»[877], поддержанного национальным движением не только в герцогствах, но и в Германском союзе, что означало бы революционный для России оттенок.
Поддержка Бисмарком предложенного императором Ольденбурга[878], несколько смягчавшая настроения в российской столице[879], была, конечно, лишь заигрыванием с Петербургом. На самом же деле прусскому министру-президенту было абсолютно безразлично, права какого герцога на спорные земли будут временно поддержаны: «Мы не выступаем против него (Ольденбурга В. Д.), но мы поддержим любую комбинацию, которая сделает возможным удовлетворение требований Германии и герцогств»[880]. Об этих требованиях Бисмарк лаконично написал в своих воспоминаниях: «Из всех возможных вариантов урегулирования датского вопроса <> я считал наилучшим присоединение герцогств к Пруссии»[881]. Об этом же он официально заявил на очередном заседании прусского парламента летом 1865 г.[882]
Проводя разведку боем, Бисмарк попробовал выразить эту мысль и императору, пускай и как утопическую, но не невозможную. Александр II высказался против перспективы аннексии герцогств Пруссией, на что Бисмарк ответил, что «мы не стали бы развязывать европейскую войну ради этого, однако если герцогства были бы нам предложены, от такого приобретения едва ли можно было бы отказаться. Однако, по его (Александра II В. Д.) мнению, удобный случай для этого не представился бы, поскольку он не знает, кто мог бы сделать нам такое предложение»[883].
Александр II предостерегал Бисмарка от сепаратных переговоров с французами и выражал свое искреннее удовольствие прусско-австрийским единением, способствовавшим утверждению согласия в Центральной Европе. Чувствуя настроения царя, Бисмарк убедительно отвечал, что «мы не решились бы на такой шаг в одиночестве (союз с Францией В. Д.), но, в крайнем случае, à trois (с Россией и Австрией)»[884]. Бисмарк четко подметил, что Александр II «избегает <> любое высказывание в отношении персоны императора французов с большей сдержанностью, чем прежде»[885].
Взгляды императора и министра-президента на встрече 10 июня не сходились по вопросу о границе разделения Шлезвига.
В то время как Дания отстаивала самую южную границу по линии Экернфёрде Фредерикстад, уступая лишь незначительную южную часть Герцогства Шлезвиг, Пруссия выдвинула контрпредложение о делении Шлезвига по северной линии Южного Шлезвига: Фленсбург Тондерн (Бисмарк назвал в разговоре с императором эти приобретения как «минимум приемлемых для Германии условий») то есть за Данией по этому плану оставался только Северный Шлезвиг. В это же самое время Англия, а вслед за ней и Россия склонялись к датскому варианту, однако с передачей Германии стратегически важной бухты Шлей[886]. Окончание разговора прошло в повторении уверений в необходимости сохранения мира в Европе.