В Германии прекрасно понимали это. В прусском парламенте Россию считали единственной державой, заинтересованной в сохранении единства датского и германского национальных элементов в рамках территориальной целостности Дании. «Если за этим централизованным государством будет стоять Россия, заявлял депутат от Германской прогрессистской партии доктор Фридрих Вильгельм Лёве, если она станет воспламенять эти два национальных элемента друг против друга и будет разжигать этот костер, как это делалось в Польше, тогда в централизованной Дании, охраняющей Зунд, возникнет ситуация, которой она наилучшим образом сможет пользоваться». Лёве считал, что в таком случае Дания превратится не в «стену против России, но в наконечник стенобитного тарана, которым Россия сможет долбить Запад в самый живот. Россия совершенно поняла это, и поэтому Россия напрягла все свои силы, чтобы создать такую централизацию»[757]. И противодействовать этому можно было бы лишь в широкой европейской коалиции государств против России, либо в союзе с Россией, предварительно убедив ее в необходимости изменить свою позицию по спорным герцогствам.
В складывающейся ситуации Пруссии необходим был сильный союзник в Германии, чтобы в случае возможного успеха прусской политики в решении датско-германского противоречия блокировать неминуемое недовольство германских государств. Бисмарк прекрасно понимал, что любое, даже самое незначительное, усиление Пруссии с ревностью будет воспринято прежде всего в Австрии. В этой ситуации прусский министр-президент решился на довольно хитрый шаг объединить усилия Берлина и Вены. Во-первых, это повышало серьезность германских требований: вступление двух германских великих держав за интересы германского населения в спорных герцогствах должно было насторожить Копенгаген. Во-вторых, совместное выступление Пруссии и Австрии вызвало бы у германских государств ощущение некоей общегерманской миссии, целью которой была помощь угнетаемому германскому населению в Дании, а не коварные замыслы простых территориальных присоединений. В-третьих, такое совместное австро-прусское выступление было более оправдано и перед европейской общественностью.
24 ноября 1863 г. Бисмарк договорился с австрийским посланником Алоизом Карольи фон Нагикарольи об обоюдном выступлении Пруссии и Австрии в Союзном сейме с требованием о проведении в герцогствах Гольштейн и Лауэнбург союзной экзекуции. Горчаков писал старшему советнику российского посольства в Австрии барону Карлу Владимировичу Кноррингу: «Две великие германские державы не могли бы оказать себе и Европе большую услугу, чем уничтожить свои взаимные обиды, чтобы подготовить себя и мир к благодеянию существования, которое перестало бы быть таким напряженным и лихорадочным, как то, что сегодня тяготит все государства»[758]. Словно реализуя эту высокую идею, Австрия и Пруссия были едины в эти дни. 7 декабря Союзный сейм 7 голосами «за» из 10 принял решение о проведении союзной экзекуции. Данное решение было легитимно, согласно статьям 3134 Заключительного акта венской конференции министров 15 мая 1820 г.[759], основного закона Германского союза. В условиях эскалации шлезвиг-голь-штейнского вопроса союзная экзекуция стала крайней внутриполитической мерой против незаконных действий, оказываемых по отношению к члену Германского союза при отсутствии серьезной внешнеполитической угрозы. Она была направлена всего лишь на восстановление законного порядка в герцогствах Гольштейн и Лауэнбург, а не на установление новой системы отношений в этом регионе. Длительная оккупация герцогств союзным экзекуционным корпусом, состоявшим из ганноверских, саксонских, прусских и австрийских войск, не предусматривалась.
Теперь «одна из опасностей этой ситуации, писал Горчаков Бруннову в конце декабря 1863 г., моральное состояние Германии»[760]. Неспроста российского министра беспокоила Германия, в частности Пруссия. Там депутаты уже начали вовсю выступать за отделение герцогств от Дании, попутно упрекая Россию в затормаживании этого процесса[761]. Бисмарк обвинялся в навязывании Пруссии интересов российской внешней политики[762], следовании традициям Священного союза[763], даже в пристрастии к России[764]. К этому времени вся территория Гольштейна и Лауэнбурга была оккупирована ганноверскими и саксонскими войсками[765], задача союзного экзекуционого корпуса фактически была выполнена.
Учитывая общеевропейскую ситуацию и острые дискуссии в прусском парламенте, Бисмарк 28 декабря выступил с инициативой отмены Данией Ноябрьской конституции 1863 г. и утверждения прав Германского союза в Шлезвиге[766]. Это уже был серьезный шаг, направленный в сторону дальнейшего развития конфликта. Однако уже становилось очевидным, что даже защита Бисмарком положений Лондонского протокола в части обеспечения прав населения Шлезвига и Гольштейна не всеми депутатами прусского парламента рассматривалась как основная цель Пруссии. Так, известный политик Карл Твестен, депутат от Германской прогрессисткой партии считал это недостаточным. Обвиняя Бисмарка в мягкости и игнорировании национальных чаяний немцев, он требовал проведения более жестких мер: отделение спорных герцогств от Дании и включение их в состав Германского союза[767]. Имели ли такие планы хоть какие-то шансы на успех, если даже заявление Бисмарка 28 декабря казалось довольно дерзким и фактически являлось вмешательством в дела иностранного государства, попыткой нарушения статус-кво в данном вопросе[768]?