Россия, как гарант Лондонских протоколов, считала законным наследником Кристиана IX. В этой связи Горчаков направил российскому послу в Лондон Ф. И. Бруннову письмо, в котором значилось: «Мы понимаем, что положение нового короля очень трудное. Мы считаем, что его личные воззрения являются примирительными. Но мы едва можем надеяться, что у него достаточно энергии и опоры в стране, чтобы выдержать то брожение, которое кажется общим. С другой стороны, принятие Конституции стало бы сигналом к немедленному взрыву»[742].
Германский Союзный сейм, в который за признанием своих наследственных прав обратились король Кристиан IX и герцог Фридрих VIII, постановил прежде выполнить уже принятое решение о занятии Гольштейна и Лауэнбурга союзным контингентом, а решение о праве наследства на время отложить[743].
22 декабря 1862 г., Бисмарк в письме прусскому посланнику в Карлсруэ графу Альберту фон Флеммингу выражал свою уверенность в том, что «все датское дело может быть разрешено лишь только посредством войны, что для нас желательно. Повод для этой войны необходимо искать в любом моменте, который может считаться удобным для ведения этой войны» [744]. В этом высказывании заметна важная черта характера Бисмарка, о которой Л. Галл писал в своей монографии: «Действительное изменение статус кво на международной сцене он считал достижимым лишь посредством войны. Идея мирного изменения казалась ему чистой фантазией»[745].
В уже упомянутом письме Флеммингу Бисмарк обращал внимание на то, что «многое будет зависеть от позиции негерманских великих держав»[746]. Еще в Петербурге прусский дипломат указывал на постоянные нарушения Лондонских договоренностей 1850 и 1852 гг. со стороны Дании и стремился составить для себя представление о поведении России в датском вопросе. Петербургский кабинет и, прежде всего, сам Александр II, «взиравший с ощутимым беспокойством»[747] на эту проблему, исходили из того, что эскалация конфликта на севере Центральной Европы «является непосредственной угрозой европейскому миру»[748].
Определенным успехом миссии Бисмарка в российской столице в этом вопросе можно считать тот факт, что Петербург в начале 1860-х гг. поддержал его идею оказать на Данию давление с целью достижения ее уступчивости в отношениях с Гольштейном[749]. Горчаков также уверял Бисмарка в своем содействии тому, чтобы «конфиденциальным путем сформировать в Лондоне и Париже идею об общем воздействии трех кабинетов на датский с целью добиться от него уступок по отношению к немцам в Шлезвиге, главным образом, в полном отказе от существующей системы притеснений по языковому принципу»[750].
Несмотря на наметившееся укрепление отношений с Берлином, Петербург, учитывая то, что «отношение Франции и Англии к делу Дании имеет большой вес в нынешних обстоятельствах»[751], вместе с Лондоном и Парижем выступал против аннексии спорных территорий Германским союзом[752]. Территориальные изменения в этом вопросе могли затронуть интересы европейских держав. Горчаков обращал внимание Бисмарка на опасность возможной датской кампании для общеевропейского мира в силу того, что «негерманские державы руководствовались бы в таком случае собственными интересами относительно своего участия в войне»[753].
Бисмарк не упустил один важный момент. Он обращал внимание Берлина на то, что резкой позиция Петербурга стала лишь после переговоров весной 1862 г. с Лондоном. Еще до этого, в донесении 24 февраля 1862 г. министру Бернсторфу он писал, что Горчаков относительно планов разделения Шлезвига «не имеет ничего против», что «императорский кабинет не имеет никакого определенного и принципиального мнения»[754] по этому поводу. В этой связи Бисмарк приходил к выводу о значительном влиянии именно международной конъюнктуры на планы России в решении датской проблемы на данном этапе. Отсутствие у нее заведомо негативной позиции по отношению к Пруссии и германским государствам в вопросе о спорных территориях Шлезвига и Гольштейна при всей декларативности сохранения территориального статус-кво позволило Бисмарку перед отъездом из Петербурга прийти к важному выводу: «Здешний кабинет как во всех вопросах, так и в этом насколько возможно будет уклоняться не только от недружественного поведения по отношению к нам, но даже от его внешнего проявления»[755].
С конца 1863 г., когда ситуация в Дании обострилась, Петербург стал более внимательно следить за датскими делами, точнее, за тем, чтобы они не привели к более сложным последствиям на континенте. Горчаков был прав, когда писал российскому посланнику в Берлине П. П. Убри: «Бисмарк слишком проницателен, чтобы не признать, что сравнительно менее значимые дела должны отступить перед более значимыми общими интересами, вне которых нет спасения ни для кого»[756]. Позицию России в этом регионе в это время можно было бы характеризовать как позицию заинтересованного активного нейтралитета. Заинтересованного поскольку этот европейский регион представлял для Российской империи важное стратегическое значение, учитывая возможность блокады Балтийского моря еще на дальних датских подступах в проливах Бельт и Зунд. Активного поскольку Россия с конца XVIII в. была активной участницей всех основных международных событий в этом регионе, не отказывалась она от этой роли и сейчас. И, наконец, нейтралитета, поскольку в Петербурге осознавали, что активное вступление России в решение датского вопроса приведет к эскалации конфликта, следствием чего станет изменение баланса сил в регионе с непонятным последующим исходом для морской безопасности России на Балтике.