О подписанных в Петербурге договоренностяхХХIII Бисмарк сообщил дипломатическим представителям Пруссии в Лондоне и Париже. Бернсторфу и Гольцу он еще раз напоминал: «Погашение польского восстания представляет для нас жизненно важный вопрос; любая попытка восстановления Польши покушение на Прусское государственное существование. Мы могли бы скорее допустить Бельгию во французских руках, нежели свободную Польшу»[588].
Долгое время Бисмарк не хотел раскрывать в прусском парламенте детали конвенции, новости о которой постепенно просачивались в Берлин[589]. Так, на заседании 16 февраля он оставил без ответа депутатский запрос о том, была ли подписана и на каких условиях военная конвенция между Берлином и Петербургом[590]. В ходе заседания Бисмарк неоднократно подчеркивал опасность польских беспорядков для Пруссии и необходимость эффективного вооруженного противодействия повстанцам на прусских приграничных территориях. Он также отмечал: «Мы заботимся не об интересах России, а о безопасности нашей собственной страны. Положим, что политика России не всегда согласна с интересами Пруссии; но была ли бы согласна с ними политика самостоятельного польского государства, стремящегося распространить свои границы до Данцига?»[591]
Долгое время Бисмарк не хотел раскрывать в прусском парламенте детали конвенции, новости о которой постепенно просачивались в Берлин[589]. Так, на заседании 16 февраля он оставил без ответа депутатский запрос о том, была ли подписана и на каких условиях военная конвенция между Берлином и Петербургом[590]. В ходе заседания Бисмарк неоднократно подчеркивал опасность польских беспорядков для Пруссии и необходимость эффективного вооруженного противодействия повстанцам на прусских приграничных территориях. Он также отмечал: «Мы заботимся не об интересах России, а о безопасности нашей собственной страны. Положим, что политика России не всегда согласна с интересами Пруссии; но была ли бы согласна с ними политика самостоятельного польского государства, стремящегося распространить свои границы до Данцига?»[591]
В этих мыслях Бисмарк не был одинок: в прусской палате депутатов у него даже появлялись неожиданные сторонники. Так, один из основателей Германского национального союза, председатель Германской прогрессистской партии Ханс Виктор фон Унру предлагал рассматривать разгоравшийся польский пожар в двух аспектах. Прежде всего, его волновали прусско-российские отношения в этой связи. По мнению Унру, многолетние искренние отношения между двумя странами доказывали, что Пруссии не следует относиться к России как «чудовищу, которым в крайних случаях пугают детей, прогоняя их в кровать». Учитывая дальновидность российского политического руководства при реализации внешней политики, Унру выступал за необходимость конструктивного диалога с Петербургом в сложившихся обстоятельствах. Вероятность же образования независимой Польши, это был второй аспект польской проблемы, Унру считал незначительной, учитывая то, что разрозненным группам польских повстанцев противостояла «армия одного из могущественных военных государств Европы»[592].
В начале февраля 1863 г. у Бисмарка состоялся интересный разговор с английским послом в Берлине сэром Эндрю Бьюкененом[593]. После заверения Бисмарка в том, что Пруссия не допустит независимой Польши, «втиснувшейся между нашими провинциями», Бьюкенен спросил, что станет делать Пруссия, если российские войска уйдут из Польши. Ответ Бисмарка удивил своей резкостью: «Я уверяю Вас, что мы затем попытались бы самостоятельно занять королевство, чтобы не допустить прихода туда враждебной нам державы». Вероятно, Бисмарк имел в виду Францию, как основную союзницу Польши. Его решительную уверенность доказывает последовавший за высказыванием недоумевающего Бьюкенена, что «Европа никогда этого не допустит», риторический вопрос: «Что есть Европа», и смогут ли великие державы договориться между собой в решении польского вопроса[594]?
Бисмарк повторил свои мысли о занятии польских земель в депеше Бернсторфу 17 февраля. Опираясь на собственный опыт и донесения из Польши, он заключал, что «не следует рассматривать вне границ возможного, что Россия примет решение добровольно сдать Королевство Польское и предоставить его своей судьбе. Тогда мы должны решить, какая опасность представляется большей для Пруссии: опасность восстановления Польши или опасность европейских осложнений, которые были бы связаны с тем, что мы захватим королевство силовым путем»[595].
Не следует спешить обвинять Бисмарка в кровожадности и наличии у него затаенных планов на Польшу. Прусский политик не выстраивал в своих планах захватнические иллюзии. В ходе беседы с вице-президентом прусской палаты депутатов Генрихом-Теодором Берендом в конце февраля 1863 г., о чем сообщалось в депеше прусскому посланнику в Австрии барону Карлу фон Вертеру 3 марта 1863 г.[596], Бисмарк подчеркивал, что перспектива независимости Польши и занятия края пруссаками «настолько нежелательна, что она предложит нам привести в исполнение такие механизмы, которые могла бы предупредить и предотвратить лишь роковая опасность борьбы за собственное существование».