Берлин брал на себя обязательство проводить розыскные мероприятия и возвращать беглых мятежников царской администрации, что, по мысли Бисмарка, должно было укрепить взаимоотношения российских и прусских органов управления польскими землями и предотвратить развитие восстания.
О предстоящей миссии Альвенслебена Бисмарк предупредил Редерна. Изменение маршрута генерала он объяснял желанием Берлина узнать отношение императора к прусским предложениям о взаимном сотрудничестве. Бисмарк писал о своем недоверии к царской администрации в Варшаве, поскольку «мы имеем основание утверждать, что маркиз Велёпольский не поддержит наши взгляды и цели также благожелательно, как мы ожидаем этого от Его Величества Императора. Позиция, которую занял Его Императорское Высочество великий князь Константин по отношению к маркизу, нам не до конца ясна»[577].
2 февраля генерал выехал из Берлина, а уже 5-го был в Петербурге. На следующий день Альвенслебен телеграфировал, что император полностью согласился со своевременностью и необходимостью его приезда. Александр II на этот же день назначил проведение переговоров между Альвенслебеном, Горчаковым и Милютиным. Обстановка во время проходивших в Петербурге переговоров была самая теплая и дружественная. Горчаков отмечал, что генерал Альвенслебен «в ходе переговоров не переставал свидетельствовать нам о самом дружеском и искреннем расположении со стороны (прусского В. Д.) правительства»[578]. 8 февраля 1862 г. была подписана конвенция, подтверждавшая совместные действия России и Пруссии в подавлении восстания. Главное заключалось в возможности вооруженных отрядов обоих государств «переходить через государственную границу в тех случаях, когда это оказалось бы нужным для преследования мятежных шаек»[579], а также в полном обмене информацией между Петербургом и Берлином для оперативного реагирования[580]. Бисмарк написал королю Вильгельму: «Конвенция соответствует переданным генералу инструкциям»[581]. Без сомнения, конвенция Альвенслебена сближала российские и прусские интересы в решении польского вопроса.
В этот же день Горчаков направил Бисмарку личное письмо[582], в котором положительно оценивал значение подписанной конвенции и выражал Бисмарку слова поддержки в решении внутриполитических сложностей, с которыми столкнулась Пруссия. Повторяя слова, сказанные Александром II прусскому посланнику Р. фон дер Гольцу в Москве: «Россия и Пруссия солидаризировались в выступлении против общей угрозы, как будто они составляют одну страну», Горчаков подчеркивал, что «это были не напрасные слова, а выражение убежденности и уверенности, которые подтвердятся делом». Российскому посланнику в Берлин Горчаков писал, что «миссия прусского генерала была высокой и хорошей политикой»[583]. Пруссия со своей стороны демонстрировала полную поддержку Петербурга в эти дни. На одном из вечеров король Вильгельм I сказал Убри: «Мы готовы ко всему. Мы должны помочь друг другу; мы сделаем все, что от нас будет зависеть»[584]. Бисмарк же в разговоре с российским посланником говорил о важности совместных действий в борьбе с революционной Польшей. В своем личном письме Горчакову министр-президент подчеркивал: «Мы очень желали бы, чтобы относительно всякого польского восстания, как и в отношении всякой опасности из-за границы оправдались прекрасные слова, сказанные в Москве императором Гольцу, что Россия и Пруссия так солидарно выступают против общей опасности, как будто они составляют одну страну»[585].
О причинах, побудивших Пруссию пойти на подписание конвенции с Россией, «Московские ведомости» писали: «Без сомнения, не столько внешние опасности, которыми могло грозить ей (Пруссии В. Д.) польское восстание, сколько желание сблизиться с Россией и найти в ней, в случае надобности, опору и против внутренних, и против внешних врагов»[586].
Опираясь исключительно на берлинские депеши в Петербург конца января 1863 г., Ревуненков в своей монографии пришел к выводу, что подписание договоренностей состоялось по инициативе Берлина[587]. Новые материалы, с которыми удалось ознакомиться в ходе настоящего исследования, свидетельствуют о том, что эта важная внешнеполитическая акция по сближению с Пруссией в решении польского вопроса была начата скорее по инициативе Петербурга. Прусский министр фактически лишь выразил на это свое согласие. Миссия Альвенслебена явилась ответом на озвученные Убри 24 января в Берлине надежды Петербурга на сотрудничество двух кабинетов в подавлении восстания, а также результаты состоявшейся 30 января между Александром II и Редерном беседы. Что касается формы и содержания договоренностей, то они обсуждались в Петербурге, без участия Бисмарка. В инструкции Альвенслебену ничего не говорилось о форме договора, следовательно, письменная форма соглашения инициатива Петербурга, лишь согласованная с Бисмарком. Содержание конвенции, как стало известно, соответствовало инструкции, которую получил генерал Альвенслебен перед отъездом из Берлина. Однако кто знал о ней кроме узкого круга посвященных лиц? Таким образом, история с подписанием конвенции внешне выглядит как политическое событие, начатое и организованное по инициативе России, а не Пруссии. Благодаря приобретенному в Петербурге опыту и пониманию политической ситуации в России тонкий расчет Бисмарка оказался верным: Петербург поддержал сторону Берлина и формально брал на себя ответственность за инициативу подписания конвенции. В таком случае, с точки зрения Берлина, возможное возмущение западных держав должно было быть направлено более против России, а не Пруссии.