К этому также добавлялся и личностный аспект. В Петербурге считали, что Франция в лице Наполеона III все достижения и успехи в деле урегулирования восточного вопроса приписывала себе[1601]. И это, по словам Ройса, «чрезвычайно злило князя»[1602]. В начале ноября 1867 г. между князем Горчаковым и французским послом в России Ш. де Тайлераном-Перигором состоялся даже серьезный разговор. В ходе этой встречи французская сторона просила разъяснений в связи с вышедшей в 287 номере газеты «Голос» от 17/ 29 октября статьей, в которой содержались «очень резкие выпады как в сторону итальянской политики императора Наполеона, так и в адрес непосредственно самой личности <императора>», что российский министр мастерски парировал, деликатно отклонив все претензии французского посла[1603]. Петербург продолжал критиковать методы и цели французского международного курса[1604]. «Неопределенность французской политики не внушала большого доверия императору Александру»[1605], который в разговорах с Ройсом подчеркивал, что в случае новой войны «Франция не сможет рассчитывать на вторую Йену <> Это должны уяснить себе в Париже!»[1606]. Вместе с тем, Горчаков считал, что такая война с участием Франции была бы крайне нежелательной поскольку она стала бы угрожать безопасности всей Европы. В этой ситуации он считал, что «наш интерес состоит в том, чтобы поддерживать между Пруссией и Францией определенный баланс, не принимая никаких обязательств»[1607].
Оценивая в этой связи настроения в Петербурге, Ройс писал, что «недоверие по отношению к Франции и Австрии велико, в меньшей степени против Англии»[1608]. Опасным, по мнению Бисмарка, было стремление Парижа и Вены перетянуть на свою сторону Лондон.
Оценивая в этой связи настроения в Петербурге, Ройс писал, что «недоверие по отношению к Франции и Австрии велико, в меньшей степени против Англии»[1608]. Опасным, по мнению Бисмарка, было стремление Парижа и Вены перетянуть на свою сторону Лондон.
Бисмарк советовал в предписании Ройсу[1609] обратить внимание Горчакова на то, чтобы «Россия сейчас не способствовала сближению этих государств своим слишком очевидным поведением».
Несмотря на то, что Англия вместе с Россией поддерживала принцип целостности Османской империи[1610] и выступала против продолжения турецких беззаконий по отношению к христианам[1611], англо-российские отношения нельзя было, конечно, назвать союзническими: польский вопрос, комплекс противоречий в Центральной Азии и на Ближнем Востоке, добрые российско-американские отношения затрудняли конструктивный диалог между двумя странами. Вместе с тем, и открытого антагонизма между ними на европейском континенте также не наблюдалось[1612]. Горчаков даже называл эти отношения «браком по расчету. Мы всегда готовы внести в него еще немного тепла, но любая инициатива с нашей стороны в этом смысле только встревожит английских министров»[1613]. Бисмарк с пристальным вниманием следил за тем, чтобы «в отношениях между Англией и Россией не произошло ухудшения, поскольку в наших интересах таковое избегать»[1614].
С этой целью Бисмарк представлял в Лондоне сближение с Россией «защитной мерой необходимости», ответным шагом на агрессивную политику Австрии и Франции в Европе[1615]. Он ставил королевское правительство в известность, что если Австрия будет использовать добрые отношения с Англией и королевством Ганноверским как оружие против Северогерманского союза, Пруссии ничего не останется, как пойти на ответные меры давления на Австрию.
В такой наэлектризованной обстановке многое зависело от прозрачности в отношениях между самими партнерами: Россией и Пруссией. Важными были периодические заверения в укреплении сотрудничества и небольшие дружеские жесты. Так, например, в середине декабря 1867 г. между Горчаковым и Ройсом состоялась беседа, на которой российский министр поделился с прусским посланником распространявшимся в зарубежной прессе слухом о своей якобы скорой отставке. Горчаков обозначил вероятные источники таких слухов: венскую и лондонскую прессу и кратко охарактеризовал своих преемников, называемых за рубежом. Среди прочих был и российский посол во Франции барон А. Ф. Будберг. Интересно данное Горчаковым объяснение причин, по которым Будберг не смог бы стать в данный момент «желательным» для Запада российским министром иностранных дел: «Прежде всего, это из-за его немецкой фамилии, а во-вторых из-за его слабой дружбы с Пруссией»[1616].
Недопонимания между партнерами могли привести к неприятным эпизодам, как это случилось в первой половине января 1868 г.[1617]На фоне распространявшихся из Парижа и Вены[1618] слухов о том, что Бисмарк изменил России и примкнул к австро-французскому лагерю, Горчаков прочитал в консервативной «Neue Preußische Zeitung» статью, содержание которой фактически подтверждало эту информацию[1619]. На встрече с Ройсом российский канцлер выражал свое «огорчение» и отмечал, что «эта статья Крестовой газеты добавит масла в огонь, чего бы он так хотел избежать»[1620].
Поднятую в российской столице шумиху[1621] Бисмарку пришлось успокаивать самому. Прежде всего, уверения в искренности отношений Пруссии к России предоставил Бисмарк российскому посланнику Убри[1622]. Кроме того, северогерманский канцлер отправил специальное предписание Ройсу[1623]. Он специально обращал внимание Петербурга на то, что «в настоящее время, и, я вполне могу сказать, вследствие моих усилий общественное мнение (Германии В. Д.) начало привыкать к здоровому восприятию наших отношений к России и рассматривать последнюю как естественного союзника ПруссииLXVII». Дальнейшему укреплению этого здорового развития отношений, считал Бисмарк, мешало два фактора: «Необузданный тон, с которым русская пресса бьется против Пруссии», и пассивность, с которой российское правительство ведет себя по отношению к такой прессеLXVIII. Вследствие этого общественное мнение в Германии воспринимало отсутствие со стороны государства критики такой «односторонней антипрусской и антигерманской» направленности газет как подтверждение недружественной политики Петербурга по отношению к Берлину. Вместе с тем, Бисмарк успокаивал Петербург в том, что «наши взгляды по отношению к России такие же, как и прежде, и с момента моего вступления в министерство никогда не колебались. Мы рассматриваем Россию как нашего естественного исторического и близкого союзника»х. Используя свой богатый потенциал убеждения, северогерманский канцлер с теплотой отзывался о добрых отношениях с Горчаковым и просил Ройса передать ему, что если и придется Пруссии действовать против России, то «Горчаков будет первым, кого я об этом оповещу». Это письмо Бисмарка произвело «самое благоприятное впечатление»[1624] на Горчакова. Он многократно прерывал прусского посланника, зачитывавшего вслух письмо северогерманского канцлера, «самыми воодушевленными рукоплесканиями и неоднократно подробными замечаниями, а в конце сказал мне, чтобы я сообщил Вашей светлости (Бисмарку В. Д.), что он готов подписаться под вышесказанным обеими руками»[1625]. Единственное, с чем не согласился Горчаков, так это с полным отсутствием на страницах российских печатных органов критики антипрусских статей, опубликованных в некоторых газетах. По этому поводу в самом конце февраля 1868 г. между «Московскими ведомостями», «Journal de St.-Petersburg» и выходившим в Париже австрийским журналом «Mémorial diplomatique» возникла полемика, в которой российская пресса доказывала отсутствие на ее страницах статей антипрусской направленности, а также политическую независимость российских журналов[1626].