Дальнейшая деятельность Бойста лишь только подливала австрийское масло в восточный огонь[1567]. Используя критский вопрос, он намеревался лишить Россию поддержки со стороны Франции или Пруссии. В памятной записке, подготовленной Бойстом в начале августа 1867 г. в преддверии встречи Наполеона III и Франца-Иосифа в Зальцбурге[1568], было сказано: «Если мы не сможем добиться, чтобы Франция в критском вопросе сломила российский престиж среди христианского населения посредством своего решительного действия, это наведет нас на мысль искать взаимопонимание с Пруссией»[1569]. Из Константинополя Бисмарку стало известно, что Бойст советовал австрийской прессе сообщать об «альянсе между Пруссией и Россией как о fait accompli[1570], в то время как об альянсе с Францией как о вынужденной для Австрии необходимости»[1571]. Прусский поверенный в делах в Петербурге Кейзерлинг сообщал, что Горчаков был весьма удивлен, когда узнал о наметившемся в поведении Наполеона III в Зальцбурге отходе от обозначенной им ранее[1572] поддержки России в критском вопросе[1573]. Когда в Петербург стала поступать более точная информация, Горчаков с большим недовольством[1574] констатировал, что встреча в Зальцбурге более являлась «симптомом ослабления, если даже не разрыва согласия между нами и Францией»[1575]. Такую точку зрения подкрепляло письмо Бисмарка Горчакову 7 августа 1867 г., в котором северогерманский канцлер приводил российскому канцлеру факты, доказывающие поворот Парижа к проведению агрессивного внешнеполитического курса, дальнейшая реализация которого была недопустимой[1576].
И хотя «Московские ведомости» оценивали зальцбургское свидание как «запоздалые и бесплотные демонстрации двух держав, претерпевших военные и дипломатические поражения»[1577], настроения в российской столице становились все более решительными, а риторика вынужденно воинственной. Чего стоит только фраза Горчакова в письме находившемуся в это время в Ливадии императору: «Европа, Англия воюют с нами на дипломатическом поле, даже если оно и не имеет под собой материальную основу»[1578]. Присутствующая в мемуарах Милютина информация о просьбе Горчакова изучить возможность расширения Российской империи на Запад подтверждается состоявшимся в середине сентября между Кейзерлингом и главой Азиатского департамента МИД Стремоуховым разговором[1579]. Прусский поверенный в делах в Петербурге сообщал Бисмарку в секретном донесении, что Стремоухов называет вероятным скорое углубление прусско-французского конфликта. По его сведениям, император Наполеон III, отправляясь из Зальцбурга, сказал: «Боюсь, враждебное столкновение Франции и Пруссии становится изо дня в день все неизбежнее». В этих условиях Стремоухов считал заключение российско-прусского альянса на «материальной основе» в высшей степени желательным.
Под «материальной основой» подразумевалось отторжение значительной части Царства Польского от России в пользу Пруссии в обмен на получение Россией областей в Галиции с православным населением[1580]. Стремоухов признавал, что обладание Польшей является для России «болезненным бременем», и вследствие этого предпочитал видеть Польшу под властью прусской политики германизации, нежели независимой. На выраженное Кейзерлингом сомнение, что едва ли задачей Северогерманского союза является инкорпорация чуждых элементов, Стремоухов ответил: «Тогда мы предложим это Австрии при условии, что мы будем выгодно вознаграждены». Против этой фразы Бисмарк поставил на полях донесения Кейзерлинга: «!». Не стоит считать это заговором политических элит в части отторжения принадлежавших России польских территорий.
Берлин знал об этих настроениях в российской столице еще с 1862 г. Затем они повторились во время польского восстания, а в самом начале 1867 г. вновь появились на политическом горизонте. В одном из своих первых за 1867 г. донесений в Берлин[1581] Кейзерлинг сообщал о распространенной «среди <представителей> радикальной московитской партии идее отторгнуть от России Царство Польское как инородный элемент», в обмен на «усиление связей западных, т. е. польских Литовских провинций с империей». Эта точка зрения не была чуждой и российскому общественному мнению. «Санкт-Петербургские ведомости», рассуждая о судьбе движения немецкого элемента на Восток, отмечали, что Австро-прусская война лишь отсрочила культурно-историческое распространение германского мира на восток: «Трудно решить, выиграли бы поляки, если бы ими более заинтересованы были пруссаки, чем русские. Первые гораздо искуснее умеют германизировать, чем последние русифицировать; онемечивание польских провинций Пруссии идет с неимоверной быстротой, тогда как обрусение польских провинций России идет медленно»[1582]; и далее: «Если германскому миру суждено поставить свои пограничные столбы вдоль левого берега Вислы, то русским, по крайней мере, следовало бы удержать свои граничные столбы по правой стороне этой реки»[1583]. Интересно, что во время разговора с Бисмарком еще в апреле 1862 г. в Петербурге именно Вислу Александр II называл в качестве возможной границы между Россией и Пруссией.