По сравнению с прусской позицией, бесперспективное затягивание французской стороной переговоров по решению восточного вопроса было встречено в Петербурге довольно враждебно[1542], а сам император находил для себя «желательным, выйти из tête-à-tête, в котором до этого находились Франция и Россия», что разделял и сам Горчаков. К тому же для Петербурга не оставался незамеченным усиливающийся диалог между Францией и Австрией по восточной проблеме[1543].
Понимая возможные масштабы развития восточного вопроса, Горчаков во время беседы с Ройсом в середине марта 1867 г.[1544] сообщал о желании императора не допустить «европейского разрушительного пожара, вызванного восточными делами». Учитывая заботу царя о внутригосударственном реформировании, Ройс считал такую политику оправданной. По его оценкам, здешний кабинет поддерживал внешнюю политику Пруссии, чтобы она в свою очередь повлияла на султана с целью изменить жесткую политику в отношении христиан. Прусская позиция, по мнению Ройса, была бы услышана в Константинополе, но, самое главное, она еще больше увеличила бы разрыв в отношениях между Россией и Францией, дипломатия которой и так воспринималась в Петербурге как «тревожная» и даже «зловещая». Ройс сравнивал политику Франции в этом вопросе с «наведением тумана», через который Петербург «озлобленно пробирался наощупь», желая присоединения Крита к Греции. Важно отметить, что в донесении Ройса король Вильгельм I напротив этой фразы на полях отметил: «Безоговорочная моральная поддержка. В<ильгельм>».
Положительно оценивая последовавшие из Берлина в Константинополь телеграммы, где говорилось о необходимости поддержки Николая Павловича Игнатьева, Горчаков резюмировал: «В Берлине к нам обычно проявляют большую доброжелательность. Знают, что нас не удовлетворяют слова, поэтому и вступают в область положительных действий»[1545].
Не следует забывать, что восточный вопрос затрагивал интересы других европейских держав. Петербург был обеспокоен позицией не только Франции, но и Дунайской монархии. Потерпев сокрушительное поражение в германских делах, Австрия обратилась к укреплению своих государственных основ: урегулированию отношений с Венгрией и решению восточного вопроса. Политика министра Бойста была направлена на достижение взаимодействия с Францией на основании решений по восточному вопросу. Разделением Балканского полуострова на сферы интересов он ставил перед собой цель противодействовать расширению влияния России в этом регионе. В случае распада Османской империи Австрия рассчитывала на территориальные приобретения на Адриатике, а Франции предлагала распространить свое влияние на Египет. «Московские ведомости» отмечали агрессивные цели в политике Бойста на Востоке: «По всему вероятно, что империя Габсбургов, понуждаемая силой вещей, сама поспешит обратиться на Восток, дабы там искать своей будущности, виды которой так неприязненны тамошним христианским населениям»[1546]. В качестве территорий, на которые Австрия могла предъявить свои притязания «Московские ведомости» называли Боснию и Герцеговину.
С другой стороны, Бойст не отказывался за счет Турции достичь взаимосогласия между Австрией, Францией и Россией в восточном вопросе и плоды такой политики использовать в вопросе германском, чтобы ущемить интересы оставшейся бы в таком случае в одиночестве Пруссии. В своем донесении в Берлин[1547] Вертер сообщал, что старания барона Бойста заключались в том, чтобы «не состоялась ни одна самостоятельная акция России, и Австрия не осталась изолированной в этом вопросе». Петербург был оповещен об этих планах австрийского министра.
Принц Ройс писал Бисмарку о царящей в Азиатском департаменте МИД «враждебности в отношении Франции и усилившемся недоверии к Австрии, с тех пор как здесь стало известно <> об антанте между Францией и Австрией». Эти негативные чувства умножились после получения австрийским представителем в Константинополе инструкции из Вены, в которой рекомендовалось относиться с исключительным вниманием к интересам Франции и фактически игнорировать позицию России[1548], а так же после того, как укрепление отношений между Австрией и Францией в восточном вопросе стало заметным [1549]. В этой связи Ройс передавал в Берлин, что Горчаков демонстрировал недовольство французскими интригами и свою уверенность в том, что «таким образом явная цель императора французов отделить Россию от Пруссии была едва ли достижима»[1550]. Верность этих сведений Ройса подтверждается оценкой методов французского внешнеполитического курса, сделанной самим Горчаковым. В докладе 22 мая на имя Александра II российский министр писал о желании Наполеона III распространить во французском общественном мнении слух о союзе между Францией и Россией, направленном против Пруссии, и желании «склонить нас на свою сторону посредством фантасмагории лести, преобладающей в Париже, а также умением и секретностью»[1551].
Помимо сведений о состоянии российско-французских отношений для Берлина также важна была передаваемая Ройсом[1552] информация о том, что, несмотря на тяжесть финансового положения и несовершенство военной реформы, «здесь еще в состоянии преподнести Австрии чувствительные затруднения, как только будут выпущены в Галицию несколько эмиссаров со славянской пропагандой и, возможно, у австрийской границы будет выставлен сильный наблюдательный корпус». Ройс считал, что Россия пойдет на такое активное противостояние с Австрией, будучи твердо уверенной в поддержке Пруссией ее восточной политики. А в этом вопросе, по его мнению, России был достаточен всего лишь «минимум»: отмена статей Парижского мира 1856 г. в отношении Черного моря и отказ Пруссии от поддержки планов Австрии по присоединению Боснии и Герцеговины. Ройс считал Россию в восточном вопросе настолько «неэгоистичной», что достижение двух названных условий было бы для царского правительства достаточным, чтобы требовать невмешательства в дальнейшие дела управления Османской империи.