было поднято греческим населением под лозунгом объединения Крита с Грецией. Было создано Временное правительство. Направленной на Крит турецкой армии не удалось сразу подавить восстание во многом вследствие помощи добровольцев, прибывавших из разных стран, а более всего из Греции. «Восточный вопрос является жизненным элементом российской политики, писала аугсбургская «Allgemeine Zeitung». На нем зиждутся положение России в Европе, намерения ее кабинета, симпатии и заветные мечты ее народа. В этом вопросе достигают кульминационной точки торговые отношения России, ее военная слава и сила веры. В его решении заключено величие или бессилие России. К его решению стремится инстинктивная деятельность российского общества. Его итоговые цели, его намерения и желания, его средства и смыслы все они объединяются в восточном вопросе»[1529].
В Германии российские планы решения восточного вопроса трактовали довольно радикально. «Allgemeine Zeitung» отмечала, что «Россия в своей политике умышленно или неумышленно стремится к полному обладанию Константинополем <> кто бы стал отрицать, что едва ли найдется хоть один русский, который не хотел бы видеть на Софийской мечети в Царьграде греческий крест вместо полумесяца»?[1530] Вместе с тем, в Берлине прекрасно понимали, что «из-за сложившейся общей политической обстановки российское правительство не может дать выход наружу пропаганде национально-российской партии»[1531]. Во время одного из февральских разговоров с прусским военным уполномоченным в Петербурге Швейницем Александр II заявил: «Я никогда не соглашусь на греческую войну в Византии. Когда я сказал об этом Наполеону в 1857 г. в Штуттгарте, это, кажется, поразило его»[1532].
Восточный вопрос стал центральной темой первой аудиенции у Александра II Генриха VII принца Ройса по случаю его вступления 9 марта в должность посланника Прусского королевства в России[1533]. Император подчеркивал, что он не желал бы «развала Турецкой империи, но было бы необходимо что-то предпринять, чтобы предотвратить взрыв еще большего конфликта». Обращая внимание Берлина на уровень российско-французского сотрудничества по критской проблеме, Ройс отметил желание императора рассматривать «предложения прогрессивные (последнее слово он (Александр II В. Д.) особенно подчеркнул), поскольку все то, что до сих пор приходило из Парижа, выглядело абсолютно неконструктивно», несмотря на секретный характер переговоров[1534].
Ройс подчеркивал глубокую обеспокоенность императора участью не только греческих христиан Крита, но также судьбой славянских народностей православного вероисповедания в Турции[1535], стремление императора продемонстрировать православным христианам Османской империи, «что о них помнят». Считая терпение этими народами тягот турецкого ига образцом большого мужества, российский император хотел улучшения их положения. Он отклонял возможность дарования им автономии, но считал бы прогрессивным шагом создание православного правительства для управления христианскими территориями Турции. Александр II просил Ройса «сказать королю, что в обмен, я, надеюсь, могу рассчитывать на его мощную поддержку в этом вопросе, который меня интересует в большей степени» на полях этой фразы Бисмарк поставил: «!». Полученная Бисмарком информация о позиции России в восточном вопросе была передана им прусским представительствам в столицах европейских государств[1536].
В этот же день 9 марта в разговоре с Ройсом Горчаков «благосклонно» высказал надежду на то, что «было бы естественным, если бы Пруссия оказала бы поддержку своему соседу, который продемонстрировал и будет продолжать демонстрировать свою доброжелательность по отношению к ней». Российский министр особенно подчеркнул, что «мы не торгуемся. Император дал яркие доказательства своей искренней дружбы с Пруссией, в то время как многие хотели отклонить его на другой путь; это отношение заслуживает того, чтобы не быть забытым»[1537]. Похожие настроения Горчаков выразил Ройсу также и во время их беседы 16 марта, подчеркивая, что «сильная и могущественная Германия всегда была во взглядах моего августейшего государя»[1538].
Понимая важность этого вопроса для Петербурга, Бисмарк просил принца Ройса передать Горчакову, что Пруссия «полностью разделяет эти чувства России» и, не имея прямых интересов на Востоке, она открыта для любого рода мирных предложений со стороны великих держав для побуждения Порты к гуманным действиям[1539]. Это с большим одобрением было встречено в Петербурге, где с каждым днем росла уверенность в поддержке своей восточной политики со стороны Пруссии[1540]. В своем письме Вильгельму I принц Ройс сообщал о том, что все аудиенции, назначаемые ему в Петербурге членами императорской фамилии, по-разному, к слову, относившимися к новой роли Пруссии в Европе, проходили в максимально благожелательной обстановке[1541].
По сравнению с прусской позицией, бесперспективное затягивание французской стороной переговоров по решению восточного вопроса было встречено в Петербурге довольно враждебно[1542], а сам император находил для себя «желательным, выйти из tête-à-tête, в котором до этого находились Франция и Россия», что разделял и сам Горчаков. К тому же для Петербурга не оставался незамеченным усиливающийся диалог между Францией и Австрией по восточной проблеме[1543].