Несмотря на соблюдение Россией в люксембургском вопросе своей традиционной внешнеполитической концепции, содержание которой Горчаков лаконично выразил словами: «Мы желаем мира, но подлинного мира, а не обмана»[1492], Пруссия могла рассчитывать на российскую помощь: политику враждебного нейтралитета по отношению к Франции или «благожелательного нейтралитета»[1493] по отношению к Пруссии.
Ситуация заходила в тупик вследствие того, что ни Франция, считавшая себя скомпрометированной, ни Пруссия, на которую смотрела вся Германия, не могли отступить, дабы не оказаться в ситуации морального поражения[1494]. Горчаков предполагал, что «Бисмарк забаррикадируется за мнением Германии и воздержится от дачи самостоятельного решения. Его положение нелегко»[1495].
Тем временем люксембургский кризис расширялся в географическом измерении. Сначала предложение о посредничестве сделал венский кабинет[1496], однако в Берлине к этому отнеслись довольно сдержано[1497]. Затем баварский король Людвиг II отправил в Берлин и Вену министериальрата графа Карла фон Тауффкирхен-Гуттен-бурга, чтобы постараться сплотить Северогерманский союз, южногерманские земли и Австрию в возможной борьбе против Франции[1498]. Интересно, что во время разговора с Тауффкирхеном об укреплении австро-прусских связей Бисмарк обращал свое внимание на отношение к такому германскому единению в первую очередь России[1499]. Он отмечал, что «для сохранения мира было бы достаточно, если бы Россия <> молчаливо одобрила заключение прусско-австрийской сделки». Но даже в этом случае, писал Бисмарк Вертеру в Вену[1500] и в секретном предписании Ройсу в Петербург[1501], «наши карты должны были бы быть открыты для России».
Бисмарк полагал, что самого факта сближения России, Австрии и Пруссии было бы достаточно для достижения мира в Европе[1502]. Он просил Ройса узнать отношение Горчакова к вероятности такого сближения, зондируя тем самым готовность Петербурга на подобный шаг[1503]. В Петербурге к этому отнеслись с осторожностью. Отвечая Ройсу в форме экскурса в историю европейской дипломатии, Горчаков выразил сомнение в успехе такого предприятия Бисмарка: во-первых, вследствие нерешенного восточного вопроса, этого камня преткновения между Австрией и Россией, а во-вторых в силу того, что подобный союз носил бы явную антифранцузскую направленность, да и вообще было сомнительно, приведет ли он Францию в русло законной политики[1504].
К середине апреля люксембургский вопрос, по предположению Горчакова, «окончательно встал на дипломатическую почву»[1505].
К середине апреля люксембургский вопрос, по предположению Горчакова, «окончательно встал на дипломатическую почву»[1505].
В личных отношениях между Горчаковым и Бисмарком в это время наметилось заметное охлаждение, поскольку Петербург стал постепенно отходить от воинственной риторики. Депеши Убри из Берлина свидетельствовали об определенных колебаниях в настроениях Бисмарка. В этих обстоятельствах Петербург рассчитывал на откровенность Бисмарка: «Мы бы хотели, чтобы он доверился нам, чем мы, конечно, не будем злоупотреблять»[1506], писал Горчаков Убри. В ответ на это Бисмарк стал чаще демонстрировать свое обращение к национальным чувствам немцев, не позволяющим с легкостью оставить Люксембург. Свою беседу с Ройсом 22 апреля[1507] Горчаков перебивал частыми возражениями, смысл которых заключался в том, что «государственный деятель <> обязан иногда ставить свое просвещенное мнение выше национального чувства, которое легко изменчиво и иногда обманчиво». В данном случае Горчаков полагал, что национальное чувство немцев, к которому апеллировал Бисмарк, ошибочно, поскольку «немецкая нация <> должна осознать, что земля, по площади равная Люксембургу, не стоит того, чтобы идти на войну, которая могла бы принести стране столько бед». Как раз для того, чтобы избежать этих европейских бед и сохранить так всем необходимый мир, Горчаков и предлагал заключить Священный союз, о котором говорил накануне Бисмарк, но только, что специально подчеркивал канцлер, вместе с Францией. Горчаков заверял Бисмарка, что Петербург всячески поддержит идею союза Пруссии, России и Франции.
Пока Бисмарк и Горчаков обсуждали возможность урегулирования конфликта, Франция и Австрия рассматривали конкретные меры по достижению своих целей. «Уже в ходе люксембургского кризиса французская политика стала вытягивать нужные щупальца»[1508], писал Л. Галл. Наполеон III, «поставив себе цель выковать коалицию проигравших в 1866 г.»[1509], обратился к Францу-Иосифу I с предложением союза против Пруссии в обмен на Силезию или южногерманские государства, но получил отказ[1510]. В свою очередь новый министр иностранных дел Австрии граф Фридрих Фердинанд фон Бойст предложил передать Люксембург нейтральной Бельгии, за что Франция могла бы получить часть бельгийской территории.
Бельгийский король Леопольд II выступил против[1511], что сделало нереальным уже австрийское предложение.
Постепенно конфликтующие стороны стали склоняться к совместному российскому и английскому предложению провести в Лондоне мирную конференцию[1512] для урегулирования спорных вопросов на базе принятия решения по нейтралитету Люксембурга[1513].