Обращает на себя внимание тот факт, что о существовании этих договоров Бисмарк поторопился поставить в известность Петербург накануне, чтобы не вызвать на Неве негодование фактом секретных переговоров за спиной у России. Принц Ройс в разговоре с Горчаковым[1465], опережая его вопрос о направленности этих договоров, подчеркнул, что они носили исключительно оборонительный характер, хотя на самом деле Пруссия заключила с южногерманскими государствами как оборонительные, так и наступательные договоры. Российский канцлер отметил, что существование подобных договоров соответствовало жизненным потребностям государств южной Германии, поскольку при первой же опасности они непременно искали бы помощь у своего северного соседа. С другой стороны, они усиливали могущество Пруссии, что, по словам Горчакова, полностью соответствовало интересам Петербурга в Германии. Ройс передавал в Берлин важные слова Горчакова: «Пруссия должна знать, что в России она имеет крепкую поддержку, и поэтому она может иметь полную свободу действий». Вместе с тем, прусский дипломат сообщал о наличии сильных антипрусских течений в российском обществе и правительстве, противодействовать которым Горчаков обещал лишь в случае ясной и понятной для Петербурга политики Берлина.
В это время французский император предложил Виллему III 100 млн. франков и заключение оборонительного союза, гарантирующего Голландии Лимбург[1466]. Разыгрывавшийся конфликт между Францией и Пруссией стал вдруг тревожить Виллема III, приостановившего вскоре переговоры о продаже Люксембурга. Несмотря на убеждения Наполеона III сохранять факт переговоров в тайне, Виллем III отправил официальный запрос Вильгельму I, чтобы узнать его мнение о сделке по продаже Люксембурга. В этой ситуации Бисмарк, используя различные варианты, стал затягивать время, чтобы придать этой территориальной сделке широкий общественный резонанс[1467]. Для охлаждения напряженности между Францией и Пруссией «в люксембургских делах <> которые угрожали принять опасный оборот», он, например, советовал Ройсу[1468] сделать гласной информацию о готовящемся в первой половине 1867 г. совместном путешествии прусского короля Вильгельма I и российского императора Александра II в Париж, где в тот момент проходила всемирная выставка[1469].
Информация о договоре между Францией и Нидерландами просочилась в Петербург через российского посланника в Брюсселе Николая Алексеевича Орлова только в самом конце марта[1470]. Переданные им сведения были встречены в российской столице с тревогой.
Горчаков направил в Берлин Убри срочный запрос о состоянии дел в этом вопросе, подчеркнув: «Существуют опасения, что эта черная точка на горизонте расширится и ухудшит отношения с Францией»[1471]. Российский министр с самого начала отнесся к этой проблеме со всей серьезностью. В следствие того, что, по его мнению, «Бисмарк из-за Германии едва ли сможет отступить»[1472], возможное заключение сделки между Францией и Нидерландами неминуемо повлекло бы за собой эскалацию франко-прусского конфликта, «последствия которого очень трудно просчитать»[1473].
Тем временем договор был составлен и 28 марта французская «Avenir National» распространила новость об уступке Голландией Франции Люксембурга[1474]. Эта сделка была, конечно же, негативно воспринята в Петербурге. Горчаков был «решительно против», не говоря уже об императоре[1475]. В разговоре с посланником Нидерландов в России бароном Й. Геверсом Горчаков жестко обозначил официальную позицию Петербурга: «В отношении этой страны существует международный договор, предусматривающий гарантии и <> если одна из подписавших его держав будет настаивать на целостности этого договора, другие державы, возможно, присоединятся к аналогичному подходу»[1476]. Из разговора с главой Азиатского департамента МИД П. Н. Стремоуховым, содержание которого было передано Бисмарку в донесении 1 апреля[1477], Ройс узнал, что распущенные Францией слухи о состоявшемся дипломатическом успехе действительно воспринимались в Петербурге как подтверждение удачной покупки Люксембурга французами. Это «чреватое последствиями событие, по мнению Стремоухова, должно было способствовать тесному и крепкому единению между Россией и Пруссией», а также имело своим следствием фактическую остановку российско-французского диалога.
В своем предписании 2 апреля прусским представителям в Лондоне, Петербурге и Вене Бисмарк призывал со всей серьезностью относиться к разгоравшемуся люксембургскому вопросу. Он сообщал, что Пруссия находится в условиях, при которых отказаться от Люксембурга в пользу Франции было совершенно невозможно[1478]. Смысл и взрывоопасность этой ситуации Бисмарк определил четко: «Для нас речь идет не об отдельном объекте Люксембурге, обладающем сравнительно небольшим значением, но о нашей позиции по отношению к Германии и ее национальному чувству собственного достоинства. Дело не в том, стоит ли Люксембург сам по себе войны, наше положение в Германии стоит опасности большой войны, от которой, однако, может пострадать вся Европа»[1479]. В этом Бисмарку вторили и депутаты Северогерманского рейхстага[1480]. О том, что это была позиция не только одного Бисмарка, знали и в российской столице. «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали, что «недавно в Берлине происходило народное собрание, на котором решено, что вся Германия должна противиться отчуждению Люксембурга и принять немедленно самые энергичные меры для упрочения связи между нею и этой провинцией»[1481].