Таким образом, решение германского вопроса должно было произойти внутри международного квартета Франции, Германии, Австрии и России в котором важную роль, как и прежде, играли для Бисмарка отношения с Россией.
Но и в Петербурге понимали ценность отношений с Пруссией. В одном из своих писем Убри Горчаков констатировал: «Чем больше я изучаю политическую карту Европы, тем больше убеждаюсь в том, что серьезное и тесное соглашение с Пруссией лучшая комбинация, если не единственная»[1435]. Несколько пророчески звучали слова российского канцлера, сказанные им в конце ноября 1866 г. во время официального обеда, на который Александр II пригласил также и прусского дипломата: «По прошествии 1 1/2 лет Пруссия все же окажется в ситуации, в которой ей придется искать альянса с Россией»[1436]. 15 октября Горчаков в письме Бисмарку среди прочего убеждал его «сохранять непоколебимо убежденность в нашей решимости поддерживать с Пруссией самые интимные отношения. Расхождение в некоторых нюансах не ослабило это решение и не заставит нас отклониться от этой основной линии нашей политики»[1437].
Развитие отношений между двумя странами шло именно по такому сценарию независимо от того, что, по мнению Кейзерлинга, «в интересах обоих (государств В. Д.) не следовало давать почву для этих слухов (о российско-прусском альянсе В. Д.), следствием чего могло бы стать разжигание подозрительности и недоверия и причинение вреда мирным и дружеским отношениям»[1438]. Бисмарк также был противником распространения этих слухов. В предписании Гольцу 15 февраля 1867 г.[1439] он выказывал свое удивление появившимся во Франции слухам и обеспокоенности относительно складывающегося прусско-российского альянса. Бисмарк верно подчеркивал, что Северогерманский союз свободен от подобного рода обязательств. «Наши тесные отношения с Россией основываются, главным образом, на том, что Россия от нас ничего не требует и ей нечего требовать». В отличие от этого, Франция, по словам канцлера, «выдвигала по отношению к нам одно требование за другим», что с удвоенной силой толкало Пруссию в объятья России. По мнению Бисмарка, от России «не исходит ни малейшей опасности для европейского мира. Эта опасность заключается в беспокойной и неясной политике Франции». В этой связи Бисмарк даже не исключал, что «агрессивная политика Франции» может заставить Пруссию «придать нашим отношениям с Австрией новое дружественное направление». Перспектива российско-французского альянса стала уже меньше тревожить Бисмарка.
Прочность связей между двумя Дворами, по его мнению, была усилена сохранением незаинтересованности Пруссии в делах восточных[1440] и общими интересами России и Пруссии в Польше. Примечательно, что большую актуальность этот вопрос приобретал не столько для России, сколько для Пруссии, распространявшей слухи об «увеличении австрийских сил в Галиции»[1441].
В условиях, когда, по словам Бисмарка, «наши отношения к России, к счастью, таковы, что мы сейчас не ожидаем от этого государства никакого политического противодействия»[1442], поддержание российско-прусских связей не нуждалось в подписании каких-то дополнительных договоров. Сам ход европейских дел свидетельствовал о естественном характере отношений между Пруссией и Россией, дружественных, добрососедских и взаимовыгодных. «Московские ведомости» выражали желание, «чтобы именно в настоящее время эти дружелюбные отношения приняли характер более определенный и решительный, насколько того требуют взаимные интересы обеих держав»[1443].
В это время Берлин настолько был осторожен в отношениях с Петербургом, что старался исключить любую возможность недопонимания или недовольства, и подчеркнуть лишний раз свое стремление к развитию конструктивного диалога с Петербургом. Так, например, перед назначением нового посланника Северогерманского союза в России Бисмарк просил Кейзерлинга узнать в Петербурге[1444], устроит ли российского императора предложенная Вильгельмом I кандидатура Генриха VII принца Ройса цу Кёстриц? После получения положительного ответа из российской столицы[1445]кандидатура Ройса на этот важный для Северогерманского союза дипломатический пост была одобрена в Берлине[1446].
О том, что интересам российской политики более соответствовало сближение с Северогерманским союзом[1447], в то время как отношения России с Францией (особенно в восточных делах[1448]) «едва ли можно было бы назвать дружественными»[1449], свидетельствуют донесения прусских дипломатов из Петербурга.
Перспективы российско-германских отношений стали основной темой первой аудиенции у Александра II принца Ройса по случаю его вступления в должность посланника Северогерманского союза в России. В своем донесении на имя короля Вильгельма I[1450] Ройс оставил подробный отчет о состоявшейся 8 марта аудиенции, которая продолжалась «к большому изумлению обер-церемониймейстера» более 45 минут, и, по мнению Ройса, свидетельствовала о внимательном и благожелательном отношении императора к Пруссии.
Для Бисмарка это было крайне важно, особенно в условиях, когда в Европе разгорелась проблема, чуть было не вылившаяся в новую войну.