В этот действительно грозный момент Мантейффель прибег к наставлениям Бисмарка и высказался в том свете, что внимательное отношение российского императора к германским династиям общеизвестно, однако прусское национальное самосознание было нестерпимо ранено тем несправедливым положением, в котором Пруссия оказалась после Венского конгресса, несмотря на свой вклад в разгром Наполеона. Вследствие сохранения территориального разделения прусского королевства, его документально подтвержденного второстепенного значения в политической жизни Германии, чувство несправедливости множилось из года в год и «с двойной силой» дало о себе знать в прошедшей войне. Вопрос о прусских аннексиях Мантейффель свел к стоящему перед европейскими державами выбору: либо дать свободу революции и анархии в Центральной Европе, либо достичь гарантированного законного порядка, пусть даже и за счет партикуляристских интересов отдельных германских государств. Прусский генерал добился поставленной перед ним цели. Его речь была настолько убедительна, что в ответ «император высказался об этих вопросах таким образом, что я вновь убедился, какого верного друга имеют Его Величество (Вильгельм I В. Д.) и Пруссия в императоре Александре».
Позиции Петербурга и Берлина сходились также и в отношении к Парижу, вернее Наполеону III. Когда император поделился своей оценкой французского требования возвратиться к границам до 1814 г., Мантейффель с удивлением заметил: «Его Императорское Величество думает и питает к императору Наполеону те же чувства, что и Ваше Королевское Величество. Я редко встречал такое единообразие».
Вопрос, имеет ли Россия интересы, которые могут быть удовлетворены Пруссией, российский император оставил без внимания. Вместе с тем, при прощании с Мантейффелем он посчитал нужным еще раз сказать, что «полная медиатизация целых династий страшит меня». Прусский генерал отметил в этом «доказательство того, как глубоко проник этот вопрос в сердце императора».
Внимательное знакомство с ходом переговоров позволяет критически рассмотреть существующую в советской историографии оценку беседы Александра II и Мантейффеля как прошедшую в холодных тонах[1358] и не давшую практических результатов[1359]. Напротив, в этой встрече можно отметить несколько принципиальных моментов. Во-первых, для Петербурга было престижно то, что миссией Мантейффеля прусский король в такой значимый момент германской истории признавал фактически ключевую роль Александра II и влиятельную позицию России в международных отношениях. Горчаков в письме Штакельбергу особо подчеркивал, что «факт отправки и выбор персоны в любом случае являются свидетельством уважения к Императору, что мы ценим»[1360]. Это полностью развеивает миф французского посла в Петербурге Талейрана о полной изоляции России в это время[1361]. Во-вторых, прошедшая встреча демонстрировала совпадение интересов монархов России и Пруссии в общем стремлении к миру. По словам Горчакова, для России «жизненно важная» потребность заключалась в том, «чтобы европейский мир не был разрушен, и чтобы у России осталось время привести в порядок свое внутреннее развитие». Мир также был необходим и Пруссии для безопасности достигнутых ею в войне успехов, что, по мнению Горчакова, было возможно достигнуть лишь умеренностью Пруссии в своих требованиях. В таком случае Прусская монархия могла быть защищена от возможного конфликта с третьей державой, «под которой князь Горчаков понимал Францию». Он еще раз повторил Мантейффелю, что «формальной бережностью» по отношению к династическим наследственным правам Пруссия вошла бы в гармонию со всей Европой. В-третьих, оба монарха демонстрировали единую позицию по отношению к Франции. И, в-четвертых, Берлин фактически получал согласие Петербурга на территориальные изменения в Северной Германии в том объеме, в котором он сам их и определил в ходе войны.
Что касается возможных приобретений для России, Горчаков в разговорах с Мантейффелем 10 и 11 августа заявил, что в настоящий момент Россия хочет ни Дунайских княжеств, ни Галиции, ни отмены Парижского мира, поскольку в первом вопросе дела стали налаживаться, а проблема с Галицией решена прелиминариями. В отношении же самого болезненного для России вопроса об отмене ограничительных статей Парижского мира, Горчаков ответил образно: «Задевающие Россию параграфы договора 1856 г. в Париже должны быть отменены, но этот договор отомрет сам по себе, однако он (Горчаков В. Д.) полагался на то, что, когда наступит время его действительных похорон, Пруссия не откажет России в своей дружественной поддержке»[1362]. На это высказывание Горчакова Александр II во время еще одной встречи с Мантейффелем заметил: «Я надеюсь, я могу на это надеяться».
Что касается возможных приобретений для России, Горчаков в разговорах с Мантейффелем 10 и 11 августа заявил, что в настоящий момент Россия хочет ни Дунайских княжеств, ни Галиции, ни отмены Парижского мира, поскольку в первом вопросе дела стали налаживаться, а проблема с Галицией решена прелиминариями. В отношении же самого болезненного для России вопроса об отмене ограничительных статей Парижского мира, Горчаков ответил образно: «Задевающие Россию параграфы договора 1856 г. в Париже должны быть отменены, но этот договор отомрет сам по себе, однако он (Горчаков В. Д.) полагался на то, что, когда наступит время его действительных похорон, Пруссия не откажет России в своей дружественной поддержке»[1362]. На это высказывание Горчакова Александр II во время еще одной встречи с Мантейффелем заметил: «Я надеюсь, я могу на это надеяться».