В инструкции Мантейффелю Бисмарк не посвятил ни строчки возможным действиям Пруссии в случае, если Россия выдвинет свои требования, и не писал о том, на что Берлин мог бы дать свое согласие. В предписании Гольцу на следующий день после подготовки инструкции Мантейффелю Бисмарк еще раз повторил уверенность в следующем: «Согласно последним высказываниям императора России, мы можем заключить, что он не будет противостоять нашим аннексиям, без того, чтобы Россия рассматривала компенсации за свой, не обещанный нам накануне (войны В. Д.) нейтралитет»[1353].
Однако в начале августа Бисмарку стало известно, что во влиятельном в Петербурге обществе великой княгини Елены Павловны, в котором ему самому не раз приходилось бывать, неоднократно звучали высказывания о необходимости для России отменить ограничительные статьи Парижского мираLIII. Об этом рассуждал и сам Горчаков. Анализируя состояние международных дел, он констатировал, что «договор 1856 г. уже нарушен в некоторых его существенных положениях», и в этой связи спрашивал: «Будет ли он неуязвимым в статьях, направленных против нас?»[1354] Он, конечно же, имел в виду восточный вопрос, хотя и отмечал в то время, что «ни в намерения императора, ни в интересы России не входит восстановление Черноморского флота в его прежних пропорциях. Нам это не нужно. Это, скорее, вопрос чести, чем влияния»[1355].
Бисмарк молниеносно отреагировал на эту информацию и телеграфировал Мантейффелю, что, «если желание российской стороны об освобождении от Парижского мира в отношении Черного моря внезапно появится, обходитесь с ним любезно. Мы не имеем ни малейшего интереса к дальнейшему существованию этих ограничений»[1356].
О своем приеме Горчаковым и Александром II Мантейффель оставил интересное свидетельство[1357]. 9 августа генерал был любезно встречен в Петербурге российским министром. Горчаков «с большой симпатией» выразил в ходе короткой беседы Мантейффелю свое восхищение «большим положением, которое занял в настоящее время министр граф Бисмарк, но пожелал ему в запале успеха сохранять мудрую сдержанность, чтобы он, как выразился князь, остался в истории Пруссии как неподвижная звезда, а не как метеор». Мантейффель также подчеркивал желание Горчакова опровергнуть поступавшие в письмах из Парижа и Лондона сведения о его «враждебных по отношению к Пруссии» высказываниях, доказать, что предложения России взять на себя роль мирового посредника не являлись антипрусскими по своей сути, но были нацелены на законное признание достигнутых Пруссией в войне результатов.
В этот же день Мантейффелю была назначена аудиенция у императора. Александр II встретил прусского генерала «не немилостиво, но очень серьезно». С письмом короля Вильгельма император ознакомился с большим вниманием. Он выразил свое удовлетворение преданностью прусского короля монархическому курсу, однако констатировал, что на деле же «альянсы и соглашения, на которые пошла Пруссия накануне и в ходе войны, свидетельствовали об отступлении от консервативных принципов». Имелась, конечно же, в виду апелляция Бисмарка к национальным движениям в Венгрии. Свой вывод император подкрепил выдвинутым Пруссией предложением о созыве германского парламента, который, по его мнению, содержал в себе «опасность для монархических принципов» и побуждал к участию в нем населения южной Германии, следствием чего могла стать революция в данном регионе. Революционная опасность и слабость южногерманских правительств, по мнению императора, заставила бы их ориентироваться на Австрию. Внимательно изучая представленный Берлином через Мантейффеля проект условий мира, Александр II пришел к выводу, что он «принес бы с собой преобразование Центральной Европы, и все европейские державы были бы единодушны в том, что ни одно государство не имеет право санкционировать подобные изменения в одностороннем порядке, и что Пруссии было необходимо показать свою умеренность, дабы утвердить действительно приемлемое положение вещей».
В этот действительно грозный момент Мантейффель прибег к наставлениям Бисмарка и высказался в том свете, что внимательное отношение российского императора к германским династиям общеизвестно, однако прусское национальное самосознание было нестерпимо ранено тем несправедливым положением, в котором Пруссия оказалась после Венского конгресса, несмотря на свой вклад в разгром Наполеона. Вследствие сохранения территориального разделения прусского королевства, его документально подтвержденного второстепенного значения в политической жизни Германии, чувство несправедливости множилось из года в год и «с двойной силой» дало о себе знать в прошедшей войне. Вопрос о прусских аннексиях Мантейффель свел к стоящему перед европейскими державами выбору: либо дать свободу революции и анархии в Центральной Европе, либо достичь гарантированного законного порядка, пусть даже и за счет партикуляристских интересов отдельных германских государств. Прусский генерал добился поставленной перед ним цели. Его речь была настолько убедительна, что в ответ «император высказался об этих вопросах таким образом, что я вновь убедился, какого верного друга имеют Его Величество (Вильгельм I В. Д.) и Пруссия в императоре Александре».