Бисмарк писал в своих воспоминаниях, что после Кёниггреца и позиции, занятой французским императором, участие в мирных переговорах с Австрией для Пруссии стало не только возможным, но даже необходимым. Бисмарк тогда выразил свое убеждение в том, что «в случае французского вмешательства, нам следовало <> немедленно заключить с Австрией мир на умеренных условиях <> я был убежден, что война против Франции <> была бы не так легка»[1253].
Все, что, по мысли Бисмарка, Пруссии требовалось завоевать в этой войне, уже было достигнуто. И речь здесь, конечно же, шла не о территориальных приобретениях. Для Бисмарка наиболее важным в складывавшихся обстоятельствах было то новое значение, которое Берлин приобретал как в Пруссии, так и в Германии. Так, в ходе проведенных 3 июля выборов в прусский ландтаг внушительную победу одерживала Консервативная партия, становившаяся «самой большой фракцией» в парламенте. Это демонстрировало и одновременно предоставляло Бисмарку на будущее общественную поддержку его политики[1254]. Еще одним следствием громкой победы под Кёниггрецем стало то, что «влияние Пруссии в Северной Германии усиливалось», поскольку государства этого региона Европы изъявили согласие с прусским проектом союзной реформы[1255]. Также изменилась позиция государств Южной Германии, что особенно отмечалось в Петербурге. Обращение Франца Иосифа I к Наполеону III за посредничеством резко осуждалось общественным мнением в союзных Вене германских государствах: «Самые горячие приверженцы Австрии в южной Германии уверяют, что Австрия сделалась изменницей относительно Германии с тех пор, как прибегла к посредничеству посторонней державы в решении германских дел»[1256].
Все, что, по мысли Бисмарка, Пруссии требовалось завоевать в этой войне, уже было достигнуто. И речь здесь, конечно же, шла не о территориальных приобретениях. Для Бисмарка наиболее важным в складывавшихся обстоятельствах было то новое значение, которое Берлин приобретал как в Пруссии, так и в Германии. Так, в ходе проведенных 3 июля выборов в прусский ландтаг внушительную победу одерживала Консервативная партия, становившаяся «самой большой фракцией» в парламенте. Это демонстрировало и одновременно предоставляло Бисмарку на будущее общественную поддержку его политики[1254]. Еще одним следствием громкой победы под Кёниггрецем стало то, что «влияние Пруссии в Северной Германии усиливалось», поскольку государства этого региона Европы изъявили согласие с прусским проектом союзной реформы[1255]. Также изменилась позиция государств Южной Германии, что особенно отмечалось в Петербурге. Обращение Франца Иосифа I к Наполеону III за посредничеством резко осуждалось общественным мнением в союзных Вене германских государствах: «Самые горячие приверженцы Австрии в южной Германии уверяют, что Австрия сделалась изменницей относительно Германии с тех пор, как прибегла к посредничеству посторонней державы в решении германских дел»[1256].
Приобретение Пруссией нового значения в Германии и повышение ее роли в Центральной Европе обеспокоило нейтральные державы[1257]. Анонсированный Наполеоном III выход Франции на сцену, где разыгрывалась австро-прусская трагедия, мог, конечно, привести к самым неожиданным последствиям. Анализируя возможность укрепления австро-французских отношений, Горчаков опасался, что «для Франции венский кабинет стал бы подневольным союзником, которого бы она использовала по своему желанию и в любых комбинациях, союзником, географическое положение которого могло бы быть использовано весьма вредным для наших интересов способом»[1258]. Такая перспектива беспокоила также и Бисмарка. В отличие от уже рвавшегося к Парижу Мольтке он считал опасным в складывавшихся обстоятельствах вести ожесточенную борьбу с грозным французским противником на Рейне, обороняясь против Австрии на Эльбе и имея у себя в тылу еще неопределившиеся со своей позицией южногерманские государства.
Эти переживания читаются в письме Бисмарка жене Иоганне: «У нас дела обстоят хорошо, если бы не Наполеон; если мы не перегнем палку в своих требованиях и не будем думать о том, что мы завоевали целый мир, мы достигнем мира, который стоит наших усилий. Но мы столь же быстро впадаем в упоение, как и в отчаяние, и у меня неблагодарная задача охлаждать пыл и напоминать, что в Европе живем не мы одни, а ещё три державы, которые ненавидят нас и завидуют нам»[1259].
Примечательно, что Бисмарк называет именно это число: три ведь помимо Пруссии в европейскую пентархию, образованную решениями Венского конгресса, входили еще четыре великие державы. Обвинить Бисмарка в трудностях арифметического счета, конечно, очень сложно. Более очевидным здесь кажется то, что Бисмарк попросту исключил одну из великих держав европейской пентархии из списка враждебных Пруссии государств. Учитывая тот факт, что еще со времен своей франкфуртской миссии Бисмарк постоянно твердил об отсутствии каких бы то ни было противоречий между Пруссией и Россией, ответ на эту арифметическую задачу становится очевидным.