На этом фоне Редерна удивило отсутствие воинственной риторики у Горчакова, демонстрировавшего в настоящий момент «не враждебное по отношению к Пруссии поведение». Возможно, это было связано с тем, что, по мнению Редерна, «российское правительство, а также императорский Двор еще не могут освободиться от той мысли, что Пруссия в качестве встречной услуги должна вести свою политику в российских интересах»[1220].
На следующий после публикации воззвания день, 17 июня, Австрия объявила Пруссии войну[1221]. 20 июня Италия объявила войну Австрии[1222], а 21 июня итальянское дело поддержала Пруссия, вступив в войну против Австрии[1223]. Германия оказалась в состоянии братоубийственной войны, как еще в немецкой историографии справедливо называют Австро-прусскую войну 1866 г.
На стороне Австрии воевало 12 государств, среди которых были четыре германских королевства: Бавария, Ганновер, Саксония, Вюртемберг. Пруссия заручилась поддержкой 17 мелких государств севера Германии. Весь бывший Германский союз был охвачен пламенем войны. «Масштабы только что начавшейся борьбы между двумя великими германскими державами не позволяют предугадать, в какой ситуации окажется Европа»[1224], делился своими мыслями с Александром II Горчаков. В своей монографии Л. Галл задавался вопросом: «Что это была за война? Германская «братская война»? Первая война за объединение? Кабинетная война 18 века методами 19 века? Выбранный выход из внутреннего конфликта? Или же, исторический фатум, следствие гибельной, мирными средствами более не регулируемой констелляции?»[1225]. Этот сравнительный список можно было бы продолжить, однако очевидно то, что каждое из этих определений по-своему подходит для характеристики вспыхнувшей войны, в расширении которой не были заинтересованы остальные великие державы.
В день объявления Пруссией войны Австрии, 21 июня, Бисмарк писал Гольцу в Париж о прусских целях: «Наши цели не изменились, <> мы неусыпно стремимся к необходимому для нашего положения и для настоящего политического равновесия положения в Северной Германии, а в Южной Германии мы не думаем о влиянии, большем, чем в прежних отношениях»[1226]. Учитывая особенности географического положения, Пруссии пришлось позаботиться о своих границах. Заслугой дипломатического искусства прусского министра-президента явился тот факт, что Пруссии не пришлось отправлять на западный фронт ни одного батальона войск рейнские земли были в безопасности от возможного вторжения со стороны Франции.
В безопасности находились и восточные границы Прусского королевства, в чем Бисмарк был убежден благодаря активным дипломатическим переговорам с Петербургом накануне войны. Приходившая в эти дни от Редерна информация из Петербурга подтверждала отсутствие воинственных планов у России, положение которой «требовало внешнего спокойствия, проведения строгой экономии» и нейтралитета[1227]. Нарушение ею этого нейтралитета было возможно лишь в случае эскалации восточного вопроса, о чем писал уже Швейниц[1228].
Правильность этих сведений прусских представителей в Петербурге и сделанных Бисмарком выводов подтверждается информацией, которую Горчаков в это время передавал в своих письмах за рубеж: «Император решил сохранять строгий нейтралитет до тех пор, пока на карту не будут поставлены интересы России»[1229]. Это придавало уверенность Бисмарку. В предписании Гольцу 26 июня он отмечал: «Мы не имеем ни малейшего повода сомневаться в изменении нейтральной позиции России и ее сближении с Австрией. Австрийско-славянская правительственная пресса только пускает слух»[1230].
В это время в российской прессе стало меньше гневных выпадов в адрес Бисмарка. «Санкт-Петербургские ведомости» в номере от 22 июня[1231] называли юридическое право, регулировавшие отношения в Германском союзе «отжившим и стеснительным <> которое и без того нарушается или эксплуатируется одной заинтересованной стороной в ущерб другой». Отмечалось, что идею реформирования таких отношений Бисмарк высказывал, еще будучи прусским посланником в Петербурге. Столичная газета «отдавала справедливость его (Бисмарка В. Д.) искусству и ловкости. Все, что можно было сделать теперь для разделения австрийских сил и для безопасности с французской стороны, очевидно, было подготовлено им заранее».
В обстоятельствах «исключительной важности, которую имело любое изменение положения России для нас»[1232], министр иностранных дел Пруссии ходатайствовал перед Вильгельмом I об ускорении перевода в Петербург находившегося в прусской армии королевского флигель-адъютанта Х. В. фон Швейница, назначенного годом ранее на должность прусского военного уполномоченного в России[1233]. «В настоящих обстоятельствах, писал Бисмарк, его наблюдения, а также его личные отношения с Е<го> И<мператорским> В<еличеством> имеют исключительно важное значение»[1234].
Благодаря занятой Петербургом позиции Берлин мог сосредоточиться на вооруженной борьбе лишь на немецких театрах боевых действий.
В эти грозные дни Пруссия явилась перед Европой обновленной не только внешнеполитическими успехами Бисмарка, но и новаторскими принципами военной стратегии руководителя ее Генерального штаба: реформатора Хельмута фон Мольтке «мозга и центральной нервной системы армии»[1235]. Осуществляя свои теоретические расчеты на практике, он смело использовал преимущества, которые давали ему железные дороги и новые орудия[1236], но главное, он применил стратегию деления вооруженных сил на отдельные самостоятельные армии, действующие на одном направлении. Он отдавал не приказы, но директивы командующим армиями, что значительно повышало степень самостоятельности прусских войск и способствовало их тактическому превосходству над австрийскими вооруженными силами, управляемыми только из центра. Развертывание Мольтке широкого фронта длиной в 420 км., часть которого проходила по Верхней Силезии, было неожиданным для австрийцев, руководствовавшихся устаревшей тактикой времен Наполеоновских войн. «Быстрое движение вперед пруссаков, писали «Санкт-Петербургские ведомости», и занятие ими владений союзных с Австрией правительств возбуждают сильнейшее негодование австрийских газет»[1237]. Жемчужиной операционного искусства Мольтке явилась стратегическая подготовка тактического превосходства над противником на поле сражения путем раздельного сохранения двух группировок войск, которые должны были соединиться лишь тогда, когда между ними окажется противник.