Дело в том, что в этот самый день, 1 июня, представитель Австрии в Союзном сейме Алоис Карл Кюбек фон Кюбау обратился к Германскому союзу с предложением определить будущий статус Шлезвига и Гольштейна и уполномочил администрацию Гольштейна учесть интересы проживающего в нем населения. Вена посчитала возможным совместное с Фридрихом VIII фон Августенбургом управление этим герцогством, а также созыв при его поддержке представительного органа в Гольштейне[1176]. Это была очередная дипломатическая ошибка Вены.
Хотя Гольштейн и находился под управлением австрийской администрации, по Гаштейнской конвенции, Австрия не имела право принимать важных решений в отношении Гольштейна без Пруссии. Венская инициатива была воспринята во Франкфурте как антипрусский выпад[1177], а в самой Пруссии как «провокация к войне»[1178]. В определенном смысле это было нарушение Гаштейнской конвенции[1179]. Такой ход Вена могла предпринять с целью перенести австропрусское противостояние на более широкую плоскость Германского союза и получить дополнительную поддержку со стороны германских государств. Оценивая эту ситуацию, в Петербурге заключали, что «возможность близкой войны между Пруссией и Австрией значительно усилилась»[1180], а Горчаков писал российскому посланнику в Греции Евгению Петровичу Новикову уже открыто: «В настоящий момент слово за оружием»[1181].
Пруссия должна была реагировать молниеносно. Для незамедлительного ответа Берлину срочно требовались сведения о занимаемой Россией позиции. В это время прусский военный уполномоченный Швейниц отправил из Царского Села в Берлин донесение, в котором передал содержание состоявшейся 5 июня у Александра II аудиенции. Среди прочего он передал информацию, обладавшую для Пруссии особой важностью: «В отношении своей позиции в ходе предстоящей войны император сказал, что усилит полицейскими частями свою границу, в особенности границу с Галицией; более он предпринимать не намерен, если только не заявят о себе восточные дела»[1182]. Выделенные Бисмарком карандашом на полях словаXLVII означали то, что Россия в предстоящей войне с пристальным вниманием будет следить, прежде всего, за Австрией. Это становилось особенно очевидным на фоне заверений императора в укреплении дружбы с Вильгельмом I и сделанной им оценки прусской армии, как «единственной сомкнутой фаланги», которая в условиях революционной угрозы «может восстановить необходимый порядок»[1183]. Донесение Швейница было доставлено в прусское военное министерство 7 июня, а 9 июня передано Бисмарку.
В этот же день, 9 июня, Пруссия приступила к активной фазе противостояния с Австрией: прусские войска без выстрелов заняли герцогство Гольштейн. В ответ на этот акт агрессии венский кабинет выступил в Союзном сейме с требованием мобилизации вооруженных сил Германского союза за исключением Пруссии, поскольку она нарушила союзные правовые договоры[1184]. «Шаг, который делают две великие германские державы, делился Горчаков с Бергом, в моих глазах является безумием. Ответственность будет тяжелой для обеих сторон»[1185].
Судьбоносным в истории австро-прусского противостояния стало 10 июня.
В этот день Бисмарк обратился к германским государствам с циркулярной депешей, в которой содержалось его контрпредложение. Опираясь как на исторический прецедент на положения проекта имперской конституции, подготовленной Франкфуртским национальным парламентом в 1849 г., Бисмарк предлагал трансформировать Германский союз. Главное отличие от проекта конституции 1849 г., равно как и от прусского предложения 9 апреля 1866 г., заключалось в создании «союзной территории, состоящей из тех государств, которые до настоящего момента входили в состав Союза, за исключением Австрийской империи и Нидерландского королевства»[1186], а также в формировании «национального представительства в соответствии с имперским законом о выборах[1187]»[1188].
В своих воспоминаниях Бисмарк оставил интересное замечание по поводу истинных мотивов, которые им двигали в этот самый момент. Он сам назвал «революционным» то, что «в своей циркулярной депеше от 10 июня 1866 г. без всяких колебаний бросил на сковороду крупнейший из тогдашних либеральных козырей всеобщее избирательное право, чтобы отбить охоту у монархической заграницы совать пальцы в наш национальный omelette». Бисмарк признавал, что это предложение явилось средством в борьбе не только и не столько против Австрии и зарубежных государств, сколько «в борьбе за германское единство и одновременно угрозой прибегнуть к крайним средствам в борьбе против коалиций»[1189].
В конфиденциальном предписании прусскому посланнику во Флоренции Г. фон Узедому[1190] Бисмарк, очевидно при настоятельных рекомендациях Х. фон Мольтке, критиковал итальянский план военных действий против Австрии, заключающийся в осаде четырех основных австрийских крепостей. Он советовал быстро, насколько это было возможно, достигнуть «сердца врага» Вены. Более интересными были планы Бисмарка в отношении Венгрии. Прусский министр-президент писал об отсутствии достаточных денежных средств на финансирование венгерской кампании. К тому же он указывал, что официальное выступление Пруссии на этом фронте было бы резко раскритиковано в России. Тем не менее, Бисмарк писал: «Восстание же в Венгрии было бы для меня весьма желательным, но это не в моей власти, вызвать его». Бисмарк, очевидно, не был заинтересован в отправке в Венгрию прусских эмиссаров с революционными памфлетами, поскольку они могли быть пойманы. Вместе с тем, он настоятельно рекомендовал итальянскому правительству взять это дело на себя, обещая, что по окончании войны обратится к королю Вильгельму с просьбой о финансовом возмещении половины стоимости этой пропагандистской программы.