Однако, выдвинув ряд контрпредложений, она фактически продемонстрировала отказ от участия в подготовке конгресса[1158]. Петербург в этой ситуации опускал руки. Горчаков писал Штакельбергу в Вену, что «наша предварительная задача выполнена. Мы ослабим барьеры, которые могут оскорбить чувства Австрии. Мы не идем дальше этого. Мы не даем ей никаких советов. Если она считает, что военное дело будет для нее более выгодным, пускай делает это. Но если она предпочитает довериться возможности европейской встречи, пускай присоединяется»[1159]. Такая невнятность принятия решений и разборчивость в поведении стала грубейшей дипломатической ошибкой Вены. Она дала Бисмарку колоссальное преимущество, прежде всего, в общественном мнении Германии. Теперь Австрия становились виновницей срыва подготовки мирных переговоров, а Пруссия неким отверженным миротворцем, вынужденным готовиться к отстаиванию своей чести не мирным путем, но с оружием в руках[1160]. Австрия в общественном мнении превращалась в государство-агрессора[1161].
В этой связи не следует считать Бисмарка коварным подстрекателем конфликта, а австрийцев невинными жертвами состоявшегося заговора. Военные настроения Вены были ничуть не слабее берлинских[1162]. К вооруженным действиям против Пруссии австрийцев подталкивали две основные причины. Первой была финансовая. Тяжелое экономическое состояние, неурожаи, промышленный спад, бюджетный дефицит в 27 миллионов гульденов разъедали империю Габсбургов. Еще в 1864 г., когда австрийская делегация отправлялась в Лондон на конференцию для решения датского вопроса, Франц-Иосиф I наставлял руководителя делегации Людвига фон Бигелебена: «Нам нужны деньги. Достаньте нам денег»[1163]. «Положение австрийских финансов крайне затруднительно, писал «Вестник Европы», правительство еще до начала войны принуждено прибегнуть к выпуску ассигнаций»[1164]. «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали, что «в Австрии чувствуется сильный недостаток в серебряной разменной монете. Нередкость увидеть лоскутки кредитного билета, ценностью в гульден; их разрывают на части для мелких уплат»[1165]. Насколько состояние было тяжелым, говорит тот факт, что австрийский министр финансов граф Иоганн Лариш фон Мённих был рад принять предложение британских банков о предоставлении Австрии займа под колоссальные 66 процентов. Последовавший вскоре вердикт Лариша был ожидаем: либо оздоровление государственного бюджета за счет победы над Пруссией и взыскания с нее военных контрибуций, либо признание государственного банкротства[1166]. Второй причиной была международно-политическая. Каждая последующая уступка Пруссии угрожала влиянию Австрийской монархии в Центральной Европе. Чтобы остановить эту политику сдачи своих интересов, Австрия нуждалась во втором Ольмюце, а в сложившихся новых условиях, это означало войну[1167]. Эти обстоятельства осложнялись для Австрии тяжелым внутриполитическим положением, поскольку после окончания Крымской войны австрийское правительство своими реформами «больше все ломало и разрушало старое, а стройного целого из всего этого еще не выходит»[1168].
Интересно, что еще осенью 1859 г. прусский генерал Л. фон Герлах писал в своем дневнике: «Положение Пруссии довольно тяжелое; с одной стороны Россия со своими планами, с другой Франция с ее idées napoléoniennes, затем Австрия, полная ненависти и ревности, с разрушенными финансами и глубоким внутренним беспорядком без системы и цели»[1169].
С конца мая в России к успеху мирных переговоров стали относиться более скептически. «Санкт-Петербургские ведомости» склонялись видеть в предстоящем конгрессе скорее «конференцию с ограниченным значением, простую беседу уполномоченных»[1170], а «Московские ведомости» вслед за европейскими газетами отмечали, что «дело зашло очень далеко; слишком много потрачено денег на военные приготовления, и слишком раздражены страсти»[1171]. Горчаков с сожалением писал российскому послу в Константинополе Николаю Павловичу Игнатьеву: «Я верю в неминуемую войну. Похоже, что Вена скорее полагается на это, чем на то, что предложило бы ей обсуждение на конференции»[1172], и прибавлял еще к этому в письме Убри: «Его Величество с видимым трудом отказывается от роли миротворца, которую он так благородно взял на себя»[1173].
Прусский министр-президент торопил события. Усиливающаяся внутри страны оппозиция военным приготовлениям[1174], переговоры между европейскими державами о возможности мирного урегулирования конфликта все это ослабляло военный накал.
1 июня Бисмарк телеграфировал Редерну: «Скорый созыв конгресса настоятельно необходим, поскольку с каждым днем умножаются наши расходы и вооруженные силы наших возможных противников»[1175]. Руководствуясь потребностями мира, Бисмарк просил Редерна скорейшим образом узнать, когда Горчаков предложит день созыва мирной конференции. Скорее всего, это был еще один дипломатический маневр Бисмарка: опередить возможный созыв конгресса очередной «инициативой» Пруссии, которая смогла бы вызвать бурю негодования в Вене. Важна и дата отправки телеграммы Редерну: 1 июня.