Теперь уже Бисмарк использовал это обстоятельство, чтобы через прусскую печать навести на Австрию тень подготовки к войне[1091]. В ответ прусский Генеральный штаб начал 28 марта усиление своих вооруженных частей, находившихся близ австрийской и саксонской границ[1092]. В Петербурге понимали, что вопрос о войне лишь дело времени[1093], хотя и отказывались верить в такой «полный триумф безрассудства»[1094].
В отечественной историографии не получила достаточного освещения история о том, что для вразумления и охлаждения страстей Александр II направил в Вену со специальной миссией генерал-майора собственной Свиты Оттона Борисовича Рихтера, сопроводив его личным письмом к Францу-Иосифу I[1095]. Интересно, что прусскому королю Вильгельму I российский император с подобным письмом не обращался. Своему дяде он отправил вместе с прусским военным уполномоченным генералом Хансом Лотаром фон Швейницем лишь копию адресованного австрийскому императору письма[1096]. Император тем самым косвенно демонстрировал, какая из двух сторон по версии официального Петербурга несла большую ответственность за возможное развязывание войны и к какой из двух противоборствующих в Германии сторон Россия будет более благосклонна в случае развития событий по военному сценарию.
Горчаков, напротив, был более мрачен в своих оценках политики Бисмарка, направленной на реализацию прусских целей и не учитывавшей интересы России. «Бисмарк по-прежнему несет серьезную ответственность перед современниками и историей, писал российский министр посланнику Убри, и нам остается только сожалеть о столь выдающихся качествах, посвященных личностным похотям, не имеющим отношения к общественному благу»[1097].
Авторитет Бисмарка в Берлине в эти дни значительно вырос. «Московские ведомости», опровергая слухи о возможной отставке прусского министра-президента, писали, что Бисмарк «никогда еще не пользовался такой дружбой и доверием не только короля, но и наследного принца и всей королевской фамилии; само же министерство отличается самым изумительным единодушием»[1098].
Имея такую поддержку, Бисмарк стремительно реагировал на быстро меняющиеся события в Европе, понимая, что так необходимые для достижения прусских целей благоприятные международные условия в скором времени могли измениться.
После длительных переговоров, о факте которых, впрочем, было известно германским государствам и Австрии[1099], представители Пруссии и Италии подписали 8 апреля 1866 г. в Берлине тайный союзный договор, согласно которому Италия должна была объявить Австрии войну в случае, если бы между Австрией и Пруссией разгорелось вооруженное противостояние. Договор терял силу, если война не начиналась в течение трех месяцев. По окончании войны к Италии должна была отойти Венеция, а к Пруссии территория с таким же по численности населением.
Этот договор не был легитимным, поскольку, в соответствии с 63 статьей Заключительного акта Венского конгресса[1100], государства-участники Германского союза не имели право вести войну друг против друга. В случае возникновения противоречий, все спорные вопросы разбирались на Союзном сейме. Если с его решениями были не согласны, дело передавалось в третейский суд, так называемую Аустрегальную инстанцию, постановление которой противоборствующие стороны были обязаны выполнять безапелляционно. Обращение Пруссии в третейский суд Ганновера или Баварии с целью решить австро-прусский конфликт, конечно же, не имело ничего общего с политическими целями Бисмарка и самим стилем его дипломатии[1101]. В уже упоминаемом письме Гольцу 16 августа 1865 г. Бисмарк высказывался за то, чтобы Пруссия проводила свою политику не как великая держава, входящая в состав Германского союза, но как великая держава, самостоятельно действующая в международных отношениях, не скованная обязательствами, мешающими осуществлению ее государственных интересов.
Этот договор не был легитимным, поскольку, в соответствии с 63 статьей Заключительного акта Венского конгресса[1100], государства-участники Германского союза не имели право вести войну друг против друга. В случае возникновения противоречий, все спорные вопросы разбирались на Союзном сейме. Если с его решениями были не согласны, дело передавалось в третейский суд, так называемую Аустрегальную инстанцию, постановление которой противоборствующие стороны были обязаны выполнять безапелляционно. Обращение Пруссии в третейский суд Ганновера или Баварии с целью решить австро-прусский конфликт, конечно же, не имело ничего общего с политическими целями Бисмарка и самим стилем его дипломатии[1101]. В уже упоминаемом письме Гольцу 16 августа 1865 г. Бисмарк высказывался за то, чтобы Пруссия проводила свою политику не как великая держава, входящая в состав Германского союза, но как великая держава, самостоятельно действующая в международных отношениях, не скованная обязательствами, мешающими осуществлению ее государственных интересов.
Союзный договор с Италией явился не только первым международным актом новой бисмарковской Пруссии, избавлявшим ее, пусть и незаконно, от необходимости следования политике раздробленной Германии. Он явился следствием глубоких процессов, которые уже нельзя было заглушить привычными спорами и разбирательствами внутри Союзного сейма во Франкфурте. Бисмарк не словами, но делом выводил Пруссию из мышления средневековыми категориями средних и мелких немецких государств. Трансформация уже сложившихся отношений в Германском союзе неминуемо выводила австропрусский конфликт на следующий, более острый, уровень политического противостояния.