Развязка этих политических хитросплетений стала назревать в делах торговых. К 1864 г. в основном были подписаны двусторонние договоры между Пруссией и германскими государствами о пролонгации Таможенного союза. Австрия, Бавария и Вюртемберг оставались изолированными, однако после смены правительства в Баварии и октябрьского решения баварского короля Людвига II о возобновлении договора с Пруссией, в одиночестве вскоре осталась лишь империя Габсбургов, к тому же «сильно затрудненная в своих финансовых делах»[1034]. Желая выйти из невыгодного для себя положения, Вена продолжила переговоры с Берлином. В итоге в апреле 1865 г. между возобновленным Таможенным союзом под предводительством Пруссии и Австрией был подписан протокол о намерениях, согласно которому переговоры о вступлении Австрии в союз продолжатся лишь через семь лет, после истечения действия ныне действующего Таможенного договора. Все попытки, предпринимаемые Австрией с 1849 г. в направлении дезинтеграции этого торгового объединения под началом Пруссии, рухнули. Это было «торгово-политическим Кёниггрецем[1035]»[1036], что прекрасно понимали и в самой Пруссии[1037]. После первого политического промаха Австрии в скором времени пришлось испытать еще и дипломатическое поражение.
Учитывая политику невмешательства Великобритании, прусский министр-президент стремился к тому, чтобы в нависшем перед Пруссией разрешении германского противостояния изолировать Австрию, заручившись поддержкой Франции и России. Этому способствовали и международные обстоятельства. «Московские ведомости» отмечали, что «Англия употребит всевозможные усилия, чтобы не допустить серьезного столкновения между Францией и Пруссией»[1038]. В Петербурге прекрасно понимали, что возникшее было в Лондоне и Париже негодование в отношении заключенной в Гаштейне конвенции все же не выльется в решительные действия против Пруссии[1039]. И «дело, как писали «Санкт-Петербургские ведомости», все-таки по всем вероятностям будет решено в пользу более хитрой и более сильной стороны, то есть в пользу Пруссии»[1040]. В этой связи Горчаков заявил представителям Пруссии и Австрии в Петербурге, что «Россия продолжает оставаться в положении наблюдателя, и Император оставляет за собой полную свободу действий»[1041], о чем он также сообщил барону Бруннову в Лондон.
В доверительном письме Роберту фон дер Гольцу[1042] в Париж Бисмарк делился мыслями о задуманной им перенастройке внешнеполитического курса не только Пруссии, но и некоей новой государственной конструкции, упоминание которой в его документах ранее не встречалось, «северогерманского» элемента. Он призывал Пруссию проводить свою политику не от обороны, добровольно зажавшись на севере Центральной Европы, но дать дорогу «свободному развитию собственного зародыша и собранию таких же гомогенных элементов в Северной Германии», преодолеть препятствия, «противоречащие консолидации национальной жизни».
В доверительном письме Роберту фон дер Гольцу[1042] в Париж Бисмарк делился мыслями о задуманной им перенастройке внешнеполитического курса не только Пруссии, но и некоей новой государственной конструкции, упоминание которой в его документах ранее не встречалось, «северогерманского» элемента. Он призывал Пруссию проводить свою политику не от обороны, добровольно зажавшись на севере Центральной Европы, но дать дорогу «свободному развитию собственного зародыша и собранию таких же гомогенных элементов в Северной Германии», преодолеть препятствия, «противоречащие консолидации национальной жизни».
Бисмарк высказывался о необходимости отойти от старых клише в оценке политики Франции. Он напоминал, как в течение 50 лет после завершения Венского конгресса Пруссия придерживалась традиционного антифранцузского курса, что было навязано ей извне могуществом и международным авторитетом России, а изнутри приверженностью прусского и мелкогерманских правительств к сохранению консервативного альянса между Россией, Австрией и Пруссией. Бисмарк объяснял, что в новых обстоятельствах не было лишено смысла содействие формированию благоприятной по отношению к Берлину внешней политики Парижа: «Добиться такой политики в современных условиях было бы легче для Пруссии благодаря основанию Итальянского королевства, творения Наполеона, которое привнесло бы новый и важный элемент в отношения с Австрией[1043]». В этом заключался первый вариант реализации антиавстрийской политики Бисмарка. Комментируя снижение критики Гаштейнской конвенции в среде французской политической элиты, «Kölnischer Zeitung» обращала внимание на то, как «французы начинают примиряться с мыслью о германском единстве», объясняя это «пользой которую принесет единая Германия Франции, всей Западной Европе, как оплот против могущества России», что не могло остаться без внимания в Петербурге[1044]. На этот случай Бисмарк предусмотрел второй вариант ослабления Австрии.
Для империи Габсбургов помимо Апеннинского полуострова, не менее, а, может быть, и более важным и проблематичным был вопрос с делами на полуострове Балканском. Бисмарк прекрасно понимал, что войти в этот неиссякаемый источник тревог Венского кабинета можно было только через Петербург. «Удивительное счастье на союзы достается Пруссии! писали в это время «Московские ведомости». И Россия, и Франция, и Италия, и Скандинавия дорожат ее доблестной дружбой. Серьезного разрыва с Англией при жизни королевы Виктории она ожидать не может. Наконец, Австрия дошла до того, что даже гордится дружественными отношениями к Пруссии, хотя они сказываются лишь рядом уступок. Пруссия так увлеклась своим счастьем, что, по-видимому, не прочь содействовать и возбуждению восточного вопроса. Ей, что называется, и море по колено, с тех пор как она получила возможность познакомиться с морем в Киле»[1045].