Официальная документация внешнеполитического ведомства Пруссии свидетельствует о том, что на протяжении всего конфликта Бисмарк пристально следил за изменениями в настроениях Петербурга. Даже в самом начале противостояния кандидатур на герцогский престол Бисмарк преднамеренно поддержал великого герцога Ольденбурга с той лишь целью, чтобы не рассориться с Россией. Решение прусской комиссии об отсутствии у любой из кандидатур неоспоримых прав на герцогства формально снимало с Бисмарка ответственность перед Петербургом за аннексию у Дании спорных территорий в будущем.
Отказ Бисмарка от проведения референдума в герцогствах относительно их дальнейшего политического статуса, по сути, отклонение французского плана решения датского вопроса, с одной стороны, подкреплял прусско-российские отношения. С другой стороны, Бисмарк вероятностью франко-прусского согласия остужал негодование Петербурга в отношении далеко зашедших последствий военной интервенции прусско-австрийских войск в Данию и в отношении своих, подчас смелых, высказываний о путях выхода из датского конфликта. Франко-прусское согласие, пусть и временное, сулило Берлину неплохие внешнеполитические выгоды, однако Бисмарк не согласился вести прусский корабль в гавань Сены, предпочтя ей известные ему берега широкой Невы.
Бисмарк также прекрасно понимал, что действие Пруссии в Дании не в одиночку, а в тесном союзе с Австрией не могло не вызвать одобрение со стороны России. Безусловно, Пруссия была еще слишком слаба, чтобы самостоятельно провести этот датский крестовый поход. Вместе с тем, проведение кампании вместе с Австрией не просто как с членом Германского союза и европейской великой державой, но как с союзником Пруссии, заверения Бисмарка в незыблемости прусско-австрийских отношений и дальнейшей дружбы между двумя государствами демонстрировали Петербургу единство двух германских великих держав, прочный оплот в борьбе против революционной опасности, польские воспоминания о которой еще были свежи в России. Активная поддержка австро-прусского единства стала важной политической доминантой в формировании Петербургом политического курса на последнем этапе датского конфликта и выборе российским политическим руководством линии поведения в отношении Пруссии. Демонстрируя дружбу с Австрией, Бисмарк укреплял свою дружбу с Россией, которая так ему была необходима в этот важный исторический момент. Значение добрососедских отношений понимали и в России. Так, «Санкт-Петербургские ведомости» отмечали: «Союз с Пруссией, полезный для России, не обязывает Россию ни к чему по главным европейским вопросам <> Другое дело союз с Австрией. Он связывал бы нашу политику по всем главным и наиболее живым политическим вопросам»[1019].
Напомнив лишь однажды Горчакову о том, что берлинский кабинет и он лично неоднократно поддерживали Россию перед всей Европой в обстоятельствах более сложных, Бисмарк, таким образом, показывал потребность Пруссии в некоем возвращении кредита доверия русской стороной. Этот выпад Бисмарка можно рассматривать также в плоскости его личных отношений с Горчаковым. Прусский министр тем самым старался донести до своего русского коллеги, что теперь между ними диалог пойдет на равных, что прежним иллюзиям российского министра о послушности его прусского ученика нет теперь места в межгосударственных отношениях Пруссии и России. И Петербург пока не воспротивился этому.
При фактическом бездействии европейских великих держав Бисмарк смог добиться первого территориального приобретения для Пруссии. «Пруссии удалось, как нельзя лучше воспользоваться обстоятельствами 1863 года, для того чтобы начать и успешно окончить войну против Дании», писали «Московские ведомости» в марте 1864 г.[1020] Такой исход датской кампании теперь на деле доказывал прусским политическим кругам выгодность ранее предложенной Бисмарком концепции «Поворота на Восток» как важного направления внешнеполитического курса официального Берлина.
Решение датского вопроса имело большое значение для будущего самой Германии. Безрезультативность переговоров в Союзном сейме в конце 1863 г. начале 1864 г. заставила Берлин и Австрию хотя и от имени Германского союза, но все же самостоятельно и фактически в отрыве от Германского союза действовать в датских делах. Отсутствие представителей Германского союза на мирной конференции в Лондоне, мирных переговорах в Вене, замещение союзных корпусов в приэльбских герцогствах австропрусскими гарнизонами все это на деле демонстрировало падение политической роли Германского союза в международных делах и его представительного органа Союзного сейма во Франкфурте-на-Майне во внутригерманских отношениях. «Санкт-Петербургские ведомости» писали: «Что же такое <> Германский союз? Мы бы сказали, что он ныне перестал существовать, если бы давно не были убеждены очевидностью, что он уже не существует»[1021], а юмористический «Кладдерадатч» уже и раньше изображал Союзный сейм неповоротливым толстяком в смешном облачении[1022], дремлющим длиннобородым звездочетом[1023] или уснувшим в старом уютном кресле среди полок с бумагами архивариусе в допотопном ночном костюме[1024]. Заржавевшая машина Германского союза была уже не в состоянии сдержать прусский и австрийский политические механизмы, запущенные в противоположных направлениях. «Вестник Европы» смотрел еще дальше, считая произошедшее решение датского вопроса раскачиванием Венской системы: «Под благодушным покровительством датского либерализма открыта