Такие инициативы не шли на пользу австро-прусским отношениям, в которых с этого периода стали заметны похолодания. Летом 1865 г. «Санкт-Петербургские ведомости» отмечали: «Отношения между двумя родственными державами, Пруссией и Австрией, давно не были в такой мере натянуты, как в настоящую пору летнего политического затишья»[989]. Растущие прусские претензии на герцогства агрессивно воспринимались в Вене[990], рассматривавшей Августенбурга как гаранта против роста прусской гегемонии.
Удалось. Так можно было бы ответить на риторический вопрос, заданный в «Московских ведомостях» в марте 1865 г.: «Никому в Европе не выгодно поддерживать Пруссию в ее притязаниях, но никому и не удобно брать на себя издержки и ответственность борьбы с Пруссией. Неужели г. фон Бисмарку удастся на такой скользкой почве утвердить рычаг свой?»[991] Несмотря на то, что германские государства поддерживали кандидатуру принца фон Августенбурга[992], который, и в самих герцогствах считался законным наследником[993], прусская комиссия юристов вынесла заключение, что историческое право наследования в Шлезвиг-Гольштейне принадлежало датскому королю Фредерику VII, после смерти которого в 1863 г. оно уже не могло быть передано Кристиану IX. Этим правом, по решению, комиссии также не обладали ни Августенбург, ни Ольденбург[994] Несмотря даже на бурные разногласия на этот счет внутри самой Пруссии[995], германские государства, в основной своей массе, соблюдавшие салические принципы престолонаследия, не смогли оказать достойного сопротивления.
Удалось. Так можно было бы ответить на риторический вопрос, заданный в «Московских ведомостях» в марте 1865 г.: «Никому в Европе не выгодно поддерживать Пруссию в ее притязаниях, но никому и не удобно брать на себя издержки и ответственность борьбы с Пруссией. Неужели г. фон Бисмарку удастся на такой скользкой почве утвердить рычаг свой?»[991] Несмотря на то, что германские государства поддерживали кандидатуру принца фон Августенбурга[992], который, и в самих герцогствах считался законным наследником[993], прусская комиссия юристов вынесла заключение, что историческое право наследования в Шлезвиг-Гольштейне принадлежало датскому королю Фредерику VII, после смерти которого в 1863 г. оно уже не могло быть передано Кристиану IX. Этим правом, по решению, комиссии также не обладали ни Августенбург, ни Ольденбург[994] Несмотря даже на бурные разногласия на этот счет внутри самой Пруссии[995], германские государства, в основной своей массе, соблюдавшие салические принципы престолонаследия, не смогли оказать достойного сопротивления.
Будущее яблоко раздора, отпавшее от датского древа, стало венчать и без того сложные отношения между Австрией и Пруссией, которым в Петербурге пророчили: «В ближайшем будущем немцы могут ожидать только грозных событий»[996].
Пока же в международных событиях произошло временное успокоение. 14 августа 1865 г. Австрия и Пруссия заключили в Гаштейне конвенцию[997] о разделе приэльбских герцогств. Хотя «Пруссия и Австрия разорвали теперь добычу, отнятую у датчан, поделили ее между собой»[998], это все же на время «устраняло всякий повод к войне и устанавливало взаимное согласие между Австрией и Пруссией»[999]. Горчаков писал в Берлин: «Исход австро-прусского спора нас не удивил. Я никогда не верил в серьезный разрыв, ведущий к военным действиям. Австрийские слабости не остались незамеченными никем и особенно в Берлине. Они должны были пойти на уступки»[1000]. Составленный на основании конвенции договор был подписан австрийским и прусским монархами в ходе их совместной встречи в Зальцбурге 20 августа[1001]. Согласно этому договору, управление Шлезвигом приняла на себя Пруссия, а Гольштейном Австрия, хотя «временному владению, ничего не мешало перейти в постоянное»[1002]. Имевший стратегическое значение Киль признавался союзной гаванью. Насколько это приобретение было важным с моральной точки зрения, свидетельствуют мемуары Бисмарка: «Германский флот и Кильская гавань, как предпосылка его создания, принадлежали с 1848 г. к числу идей, вызывавших наибольший энтузиазм, стимулировавший и укреплявший стремления к германскому единству»[1003]. Свои права на Лауэнбург Австрия уступила Пруссии за 2,5 миллиона датских риксталеров, «в которых чувствуется в Вене крайний недостаток»[1004]. Это было первое территориальное приобретение прусского короля Вильгельма, после чего он, по словам Бисмарка, «начал находить вкус в завоеваниях»[1005].
За видимостью дружеских отношений между двумя государствами таилась опасность, связанная с решением более трудного германского вопроса. Почти сразу же после заключения Гаштейнской конвенции Бисмарк писал прусскому послу в Париже Гольцу: «Вследствие антагонизма Австрии против Пруссии <> первая никоим образом не заинтересована в развитии герцогств, но использует их как средство и инструмент в противостоянии национальным интересам Пруссии»[1006]. Это было тем более верно, если принять во внимание, что в самой Австрии «все либеральные газеты сознаются <> что Австрия потерпела решительное унижение»[1007], а гаштейскую конвенцию считали отмщением Пруссии за ольмюцкое унижение[1008].