Это был четвертый день отпуска, первого отпуска за последние пять лет, и Павла с благодарностью подумала о председателе: не зря учителем был обходительный, словом не обидит, а делом всегда помочь готов; что обещал, все исполнил. За такое обхождение разве можно неприятность человеку сделать? Никак не можно! Жили одни прошлую зиму, и еще проживем, раз уж так надо. Вот только Валюшка сама не своя ходит. Приспичило ей уехать, и все тут. Ничего, вот в дом-то отдыха съездит, так, может, успокоится...
А раньше председатели были не такие: кто пил без просыпу, кто без мата и говорить с колхозником не умел. Того же Корелина взять. Ученый был, присланный откуда-то. Всего год и поработал, а память о себе оставил надолго, недобрую память. Скольким девкам судьбу исковеркал, скольких ни за что ни про что под суд отдал. А пил-то как!..
Перенеслась Павла мыслями в далекий и памятный 1946 год.
Март вьюжит. Студено на улице, студено в избе. Ребятишки Витька и Колька голодные. Хозяин приболел. И сама весь день на печи пролежала еще утром начались схватки. А к вечеру отпустило. Пошла доить коров. С фермы обратно еле брела, держась ослабевшими руками за обледенелые жерди кладбищенской изгороди, хватая сухим ртом холодный воздух. Молода была, никогда бога не поминала, а тут молила: дай, господи, до дому добраться, помешкай, помани маленько, не торопи!.. И добрела. Ребятишки ревут. Не поняла отчего не успела понять: перевалилась через порог да тут и родила...
Не помнила, как поднялась на печь. Пришла в себя уж утром. Удивилась, что мужа не видит: тех-то ребят он принимал, сам. Глянула с печки, а Александр на полу без памяти лежит. Витька и Колька, видать, наревелись досыта и уснули на кровати, под шубой.
Сошла на пол, растолкала ребят, с ними кое-как подняла мужа на кровать первые годы, как он с фронта пришел раненый, с ним часто такое случалось. Старшего, Кольку, послала к соседке Марфе может, она колхозных-то коров подоит! А сама печку растопила и воду поставила греться ребенка-то обмыть надо.
Вернулся Колька.
Бабка Марфа болеет, не может никуда идти.
Тогда к Анфиске Гоглевой сбегай!..
Всех в деревне обежал парнишка, но найти человека, который бы колхозных коров подоил, не смог: у каждого свои беды, свои заботы.
Обмыла дочку, ребят накормила. А потом и муж в чувство пришел. Голову с подушки поднять не может, а все видит и слышит, только молчит. Показала ему ребеночка, у Александра и слезы на глаза навернулись. Утерла их полотенцем и довольная, что все обошлось благополучно, полезла на печь: до обеда с коровами ничего не случится, а в обед, может, полегчает.
Вот тут-то и пришел Корелин. Выпивши, глаза красные. Загремел по избе из мати в мать, за руку Павлу схватил и выволок с печки.
Под суд отдам, если сейчас же коров не пойдешь доить!
В одной кофте вытолкал из дому. Александр от такого потрясения снова в забытье впал...
Свету не взвидела, на коленках по сугробам до фермы брела, но коров подоила...
Потом, уже на другой день, Корелин извинения просил: не знал, мол, что родила!.. Извинила. Словом. А сердцем не простила и никогда не простит! До смерти.
Валюшка и теперь не знает этой истории, не знает, как появилась на свет. Да и зачем такое знать? И без того в жизни не лишку хорошего...
Мысли Павлы вновь перекинулись на Михаила Семеновича. Этого уж никто худом не помянет!.. А доярку-то какую послал! Ждала старушонку, а приехала красавица.
Очень уж по душе Павле пришлась Ольга. С виду тихонькая, стеснительная и какая-то не деревенская светлая, таких только на картинках и рисуют, а в руках у нее все горит. На ферме дела справит, переоденется в чистенькое платьице, фартучек подвяжет и все норовит что-то делать. Пока Валька за водой сряжается, она уж у колодца легкая на ногу! Во всем помогла: и избу вымыть, и половики перестирать, и постельники свежей соломой набить, и одежонку, какая порвалась, починить. Давайте, говорит, и картошку-то выкопаем, пока я здесь, все равно уж больше не вырастет!
А что, пожалуй, пора картошку копать. И лошадь кстати не надо мешки с поля на себе носить...
Сумеречно сентябрьское утро. Долго ночная темь борется с дневным светом...
6
Грузить на телегу бидоны с молоком обычно помогала Мише-Маше Валентина. Но с тех пор, как на ферме появилась молоденькая подменная доярка, сюда по утрам и вечерам стал наведываться Виталий. Он один, играючи поднимал тяжелые фляги на повозку, изумляя этим молоковоза.
Гы... Во сила!.. говорил Миша-Маша, опасливо косясь на большие красные руки Виталия, и шел искать Валентину.
Когда Виталий приходил на ферму, Валентина старалась уединиться. Она уходила либо чистить коров, либо мыть порожние бидоны и подойники, а иногда тихо стояла в углу коровника. Случалось, из избушки, откуда Виталий выносил бидоны, доносился беззаботный смех Ольги, и тогда сердце Валентины сжималось и ныло...
Ты чо тут стоишь? спросил Миша-Маша, заметив Валентину возле яслей.
Тебя жду.
Гы!.. расплылся в улыбке молоковоз. А чо брат-то у тя жениться на Ольке будет?
Пускай женится. Не жалко.
Гы... А я на тебе женюсь. Хочешь? и Миша-Маша тянул к девушке слабые немужские руки.