А в Сарь-ярь, в месте слияния его с Долгим озером, была Белая яма глубиною в тридцать сажен. Белый водяник отличался от Черного более мягким нравом. Он редко топил людей, но шутить над ними любил: то лодку начнет крутить до того докрутит, что бедный рыбак без чувств в нее падает, то невод плетью совьет, то в самый неподходящий момент, особенно когда молодые к венцу плавали, начинает воздух портить пузыри с решето только и поднимаются со дна! И так смрадно делается, что невеста под фатой нос украдкой зажимает... Однако считалось в народе, что, ежели таким способом Белый водяник молодых к венцу проводил жить им в согласии и счастье...
Много легенд было сложено о водяниках, и многое еще помнил Степан, да и не только Степан, но и Михаил, потому что эти легенды тесно вплетались в рыбацкую жизнь людей. Испокон веку всем было известно, что Черный и Белый водяники часто гостили друг у друга. Пока гостеванье шло по-доброму, на озерах была благодать: ни волн, ни горюшка в прибрежных деревнях, и рыба сама лезла в снасти. Но ежели водяники вздорили, то на озере, где это случалось, ни с того ни с сего поднимались волны, вода становилась мутной, сети забивало тиной, и люди боялись плавать на лодках.
Любили водяники и в картишки порезаться. Обычно играли на рыбу, которую перегоняли по Питьк-ярь из озера в озеро, смотря по тому, кто выигрывал, а кто проигрывал. Стоило рыбакам поставить сети в Питьк-ярь, и сразу становилось ясно, как идет у водяников игра. Если рыба попадала со стороны Ким-ярь, значит, Белый водяник в выигрыше, если со стороны Сарь-ярь в проигрыше.
На веку не раз бывало и такое, что Черный водяник выигрывал у своего соседа всю рыбу. Тогда легкомысленный Белый водяник ставил на карту воду. Сарь-ярский люд с ужасом замечал, как в Питьк-ярь возникало течение и вода из Сарь-ярь начинала уходить. Но потом, видать, и Черный водяник делал промашку. Течение останавливалось, а то и поворачивало вспять. И вместе с водой возвращалась рыба.
«Отыгрался!..» облегченно вздыхали рыбаки.
На памяти Степана был, однако, случай, когда сарьярский водяник проиграл всю воду, и осталась она только в Белой яме, которая предстала глазам людей круглым озерком с очень крутыми берегами. По дну Сарь-ярь, ровному, как блин, люди ходили и ездили на лошадях, а несколько мужиков даже сбились в артель и распахали десятины три. Овес вымахал в пояс. Но убрать его не успели: в конце лета вода в Черной яме вдруг забурлила и хлынула из глуби с такой неудержимой силой, что пересохшее Питьк-ярь в одночасье превратилось в широкую мутную реку, которая на глазах стала заливать Сарь-ярь. Так овес и ушел под воду...
Вообще Черный водяник был, конечно, сильнее Белого, и в картах смыслил больше, потому что ни разу не случалось, чтобы Ким-ярь осталось без воды...
Все эти легенды и были вспомнились Степану, пока лодка медленно пересекала Черную яму. Михаил же думал не столько о легендах, сколько о том, что хоть бы разок своими глазами посмотреть, как вода уходит под землю, как Питьк-ярь превращается в реку, а Сарьярь становится сушей. Когда яма осталась позади, он спросил:
Не ставил, дедо, сетки в Долгом озере?
Ставил.
Откуда рыба идет?
Рыба шла из Сарь-ярь. Но Степан ответил:
С обоих сторон ровно попадает... А ты бы откуда хотел?
С вашей стороны.
У Степана так и ёкнуло сердце: ведь неладно ответил, зря поторопился! Чтобы скрыть промашку, он сделал удивленное лицо, спросил:
Почто так? Неужто хочешь, чтобы наш хозяин продулся?
Поглядеть интересно, как вода уходить будет.
Вон что!.. Дак этого, парень, недолго ждать. Нонче у Белой ямы все лето рыба лучше ловится. Того и гляди в Питьк-ярь двинет. Значит, и вода пойдет.
По высоким каменистым берегам Долгого озера сочно зажелтели прямоствольные сосняки. Запахло смолой. Туйко встрепенулся, заводил носом.
Теперь его и на бережок можно выпустить, сказал Степан, а сам подумал: хоть бы мошника кобелишка облаял, для интересу!..
Иди! Михаил махнул рукой, и Туйко прыгнул в воду. А что эти сосняки в глубину далеко идут?
Здесь недалеко, полосой тянутся, а за ручьем Рист-оя, направо, версты на три Беломошная грива, налево, версты на полторы Глухариная. Тока там по полсотни мошников. По осени на камушки вылетать будут. Стреляй с лодки, сколь надо непуганые.
Туйко выплыл на берег, отряхнулся и галопом скрылся в лесу.
Вдоль Питьк-ярь, низко над водой, сновали поднявшиеся на крыло молодые одноцветно серые чирки и белобрюхие гоголи. Заметив, что Михаил следит глазами за полетом птиц, Степан сказал:
Зверем и птицей наши места богаты. В других-то возьми хоть Сохту, хоть Саргу вся живность химией сгублена, глухариные тока вырублены да выстеганы, на делянках одни мелоча́ растут. А наши зверушки да птахи химии-то отродясь не нюхивали. И лес, сколько знаю, веками не рублен рек-то нету, чтобы сплавлять, вот он и сохранился.
Здесь бы заповедник открыть, высказал свою мечту Михаил.
Это чего такое? насторожился Степан.
Заповедная земля. Чтобы все оставалось, как есть, на многие-многие десятилетья.
Оно так и будет. Без заповедника.
Михаил вспомнил разговор с Василием Кириковичем, сказал: