Ну, хоть попоздней! обрадовался старик. Только смотри не оммани!..
Акулина открыла шкап, сунула мужу бутылку водки, сама схватила решето со стряпней.
Пойдем, внучек!..
Они встретились с Маркеловым возле крыльца.
А Василий чего?
Да вишь ли, замялся Савельевич, неловко ему сразу-то... Он потом придет!
Катя сидела ближе к левому краю длинного стола между матерью и Петром. Ее розовую кофточку Герман отыскал взглядом еще издали.
«Пришли бы раньше, может быть, удалось сесть рядом», с сожалением и досадой подумал он.
25
Появление Тимошкиных на миг расстроило уже определившееся застолье. Старики раскланивались, справлялись друг У друга о здоровье, с любопытством разглядывали Германа.
Это внук Савельича! отрекомендовал его Иван. Сын Василья.
А сам-то Васька где? Он-то придет?
Придет, придет! закивал Кирик. Скоро придет!..
Иван Маркелов легонько подтолкнул Германа, сказал:
Садись к Петьке! и направился на свое место во главу праздничного стола.
Петр отодвинулся от сестры, протянул руку. Герман благодарно пожал его жесткую ладонь и осторожно сел рядом с Катей.
С праздником! шепнул он.
Она улыбнулась.
Когда за столом установилась тишина, поднялся Митрий.
Он оправил вышитую полотняную рубаху, окинул всех своим ясным взглядом и сказал по-вепсски:
Дорогие гости! Опять мы собрались вместе. Но с каждым годом нас, стариков, остается меньше. Прошлый год мы поминали в этот день Олешку Стафеева, теперь помянем за упокой еще двоих Захарку Кирикова и его женку Марью... И хоть не дожили они до нашего праздника, мы все равно думаем, будто они с нами. Вечная им память!.. Вечная память всем родичам, чьи могилы на наших кладбищах! Они-то уж никогда не покинут родимые берега...
Окся запричитала. Ее высокий тоскливый голос врезался в тишину жутким, хватающим за сердце воплем. Петр выдвинул ящик стола и включил магнитофон. Плач Окси подхватила Фекла, за ней Акулина.
Никогда прежде Герман не слыхал причитании и принял их за песню, от которой мороз по коже. Он во все глаза смотрел на старух, видел, как по дряблым щекам текли слезы, и ничего не понимал. Но и у самого уже першило в горле, и что-то тяжелое, то ли тоска, то ли предчувствие, медленно поднималось в груди.
Что случилось? Почему они плачут? дрожащим шепотом спросил он у Кати.
Она не ответила, лишь ниже склонила голову, и он заметил, что на ее длинных густых ресницах тоже блестят слезы, а губы скорбно сомкнуты, и на смуглой шее пупырышки, как от озноба. Тогда и его голова вдруг поникла и сами собой стиснулись зубы, будто он испугался, что вот-вот может заплакать от этой печальной песни.
Причитания оборвались так же внезапно, как и возникли. Старушки сморкались, утирали глаза, вздыхали и, морщась, маленькими глоточками пили водку. Казалось, они запивают большое общее горе.
Герман тронул Катю за локоть.
Выпьем?
Она отрицательно тряхнула головой.
Тогда и я не буду, и он отодвинул свою стопку.
Заозерные гости, испостившиеся на рыбе, картошке да грибах, сосредоточенно хлебали мясной суп. Они степенно, даже торжественно проносили над столом полные ложки, бережно подставляя под них хлеб.
Вяло, будто через силу, ели Савельевич и Акулина. Лица их были скорбны.
Так уж повелось, что с днем рождения поздравлял Петра от имени гостей непременно дед Тимой, старейший житель края. Говорил он всегда весело, с шуточками, и тост его служил поворотным моментом празднества. На время забывались тревоги и заботы, и повеселевшие старики вспоминали только хорошее. И вот уже Тимой облизал ложку, положил ее на краешек стола и приготовился говорить.
Но на этот раз в мудрых глазах старца не было привычной смешинки, в них сквозило что-то настораживающее, суровое. Густая седина бровей не приподнялась, как всегда, морщины на лице не брызнули лучами улыбки. И все притихли.
Тимой вставал медленно, будто поднимал на плечах тяжесть своей долгой жизни.
Я хочу сказать по-русски, потому что внук Кирика не знает по-нашему. А я хочу, чтобы он слышал, как я скажу...
Герман поднял глаза на старика, но тотчас опустил их. Он всегда гордился тем, что легко, с небрежным вызовом выдерживал любой взгляд, но сейчас почему-то не смог.
Тебе, Петька, сегодня девятнадцать годов сполнилось...
Герман глянул на Петра о дне рождения он ничего не знал и с чувством молча сжал ему руку повыше локтя.
Ты ученый, продолжал Тимой. Учись, со господом! Может, сделаешься большим человеком. Я хочу, чтобы ты сделался большим человеком, вот!.. старик перевел дыхание. Мне девяносто восемь годов. Жизнь кончается. Будущим летом в этот день я уже не поздравлю тебя... Потому нонче хочу наказ дать. Тимой, как пророк, поднял скрюченный перст над седой головой: Запомни, Петька! Забыл отца-мать для роду потерянный, забыл свой язык для народу потерянный. А землю родную забудешь птичьим перышком станешь. Выше птицы то перышко ветер носит, а что в ем толку?.. Он помолчал. Дай бог тебе здоровья и многолетья!..
Петр встал и поясно поклонился старику.
Старухи крестились и невнятно на своем языке шептали блеклыми губами здравицы в честь Петра, а Савельевич нетерпеливо оглянулся на свой дом и еще сильней ссутулил костлявые плечи.