Ты можешь хранить тайну?
Колька неопределенно пожал плечами.
Ну хорошо. Вот ты сказал мне, что Катя шьет моим дедушке и бабушке одежду и просил меня никому не говорить об этом. И я не скажу. Потому что это тайна, твоя и моя.
Дак ведь это бабушка твоя не велела говорить! захлопал глазами Колька.
Ну бабушка. Все равно. Она не велела, а ты мне сказал.
Дак ты сам спросил, чего Катька делает! Тогда нечего было и спрашивать, Колька надулся, взял в руки прут и стал ковырять им в костре.
Это верно. А если бы я не спросил, ты бы сказал?
Я ведь не дурак!.. Чего спрашивал, я то и говорил.
Понял, Герман вытащил из кармана вчетверо сложенную бумажку и подал Кольке. Можешь даже прочитать: от тебя секретов у меня нет.
Была нужда! Отдам и все.
Кому отдашь? вздрогнул Герман.
Катьке. Кому же еще! и спрятал записку в карман выгоревших хлопчатобумажных штанов.
Верно... В общем, ничего плохого в этой записке нет, но я бы все-таки хотел, чтобы о ней, кроме тебя и Кати, никто не знал.
А кто спрашивать-то будет!
Ладно. Договорились. Вечером я буду на крыльце, в случае чего прибежишь. Хорошо?
Колька кивнул.
Долго Люська удит, помолчав, сказал Герман, наверно, хочет много рыбы наловить. Ты бы позвал ее, а то окуни уж давно остыли.
Она не придет.
Почему?
Она тебя видела.
Странно. Что из того, что видела?
Колька опять взял в руки прут, пошевелил в костре сгребая обгоревшие концы хвороста в кучу ответил:
Она тебя не любит.
Что-то кольнуло в груди Германа.
Не любит? переспросил он растерянно. За что? Я, по-моему, не сделал ей ничего плохого.
Колька молчал, насупив белые брови.
Нет, ты все-таки скажи: почему?
Не знаю... Наверно, ничего не делаешь дак... И одеваешься, как в праздник.
Ну и ну!.. Герман смущенно улыбнулся. А что мне, собственно, делать? И как я должен одеваться?
Почем я знаю!.. с заметным раздражением сказал Колька.
Ну что ж... Раз не любит, ничего не поделаешь. Пойду, и Герман встал. А вечером все-таки я буду тебя ждать. Хорошо?
Колька не отозвался.
21
Выбирать удобный момент, чтобы передать записку с глазу на глаз, Колька не стал: вечером, когда вся семья в сборе, такой момент мог бы и не представиться. Он просто ушел в другую половину избы и позвал оттуда:
Катька, иди-ко сюда!
Чего тебе? Катя приоткрыла дверь, но увидела, что брат трогает швейную машину, и быстро подошла к нему. Ты что тут делаешь? Не крути ничего!
Колька молча подал записку. Катя открыла было рот что-то спросить, но встретилась глазами с братом, о чем-то догадалась, взяла бумажку и тут же развернула ее.
«Катя! Я потерял всякую надежду увидеться с тобой, а мне так много надо сказать тебе. Поэтому не сочти за бестактность, что я посылаю эту записку. Я не смею просить тебя о встрече, но если можешь, то хотя бы сегодня выйди с П., когда он пойдет на тренировку.
Гера».
Кольку так и подмывало заглянуть в записку, но он крепился и тупо смотрел на загорелую руку сестры с белым от часов ободком на запястье. Потом поднял глаза, увидел смущенное, покрасневшее лицо Кати и тихо спросил:
Чего ему сказать-то?
Ничего, Катя сунула записку под машину. Ну что смотришь?
Дак ведь, пролепетал Колька, он меня ждать будет. На крыльце.
Ты прочитал, что там написано? заглядывая братишке в глаза, спросила Катя.
Еще чего!..
Ну и молодец. Скажи, что я с Петькой на озеро пойду. И всё. А машину не трогай, и Катя вышла.
Среди множества мелких домашних дел в обязанность Кольки входило рвать к столу луковую траву. Но прежде чем отправиться в огород, он побежал к Тимошкиным. Герман сидел на крыльце, курил.
Вам луковой травы не надо? спросил Колька.
Нет, удивился Герман. А что?
Так. Я за травой пошел, и, не понижая голоса, выпалил: Катька сказала, что пойдет с Петькой на озеро.
Ну спасибо!.. Герман благодарно хлопнул мальчишку ладонью по плечу, и тот исчез.
Герман не мог знать, входило ли в намерения Кати идти на озеро в этот вечер, но одно то, что она откликнулась на записку и послала Кольку, было приятно и вселяло надежду. Правда, погода для лодочной прогулки совсем неподходящая все озеро белеет высокими волнами, но какое это имеет значение, если рядом будет Катя!
Они появились на улице в обычное время в половине восьмого. На Кате был трикотажный спортивный костюм, такой же, как у брата, но с белыми полосками по вороту, опушке и манжетам; коса была уложена на голове и пришпилена, от этого шея казалась женственней длиннее и тоньше.
Привет! Петр приподнял левую руку (в правой он держал корзину). Нет желания на волнах покачаться?
Не откажусь! Герман сбежал с крыльца.
Тогда сходи, переоденься. Обуй сапоги и возьми плащ.
Думаешь, будет дождь?
От волны промокнешь. Иди, мы подождем.
Герман влетел в избу, сдернул с гвоздя брюки и рубаху, предназначенные для рыбалки.
Ты куда? изумился отец. Опять на озеро? Разве не видишь, какой ветер?!
Ну и что? Герман торопливо застегивал пуговицы.
Я убежден, что все это плохо кончится!
А я убежден в обратном, Герман сунул ноги в сапоги, схватил плащ и убежал.
Ветер и в самом деле был штормовой. На крышах домов гремели доски, где-то хлопала, жалобно скрипя петлями, дверь; с озера доносился монотонный гул прибоя.