Петька летопись читает. Толстущая такая книга! И про Ким-ярь там есть, только как-то не по-нашему написано. Другое дак и разобрать не может.
Ну, Петька читает, а Катя?
Катька-то?.. Дак она шьет.
Что шьет?
А все. Исподнее твоему дедушке сошила да две рубахи. Теперь бабушке сарафан шьет. А штаны мамка шить будет. Катька еще не умеет штанов.
Что угодно предполагал Герман, но только не это!
Обожди! остановился он, ошарашенный такой новостью. Ее кто просил шить?
Дак бабушка и просила. Люська за материей в Саргу ездила, мно-ого всякой материи привезла! А теперь Катька шьет. Только бабушка не велела ничего сказывать твоему батьке, а то, говорит, осердится... Ты тоже не сказывай, ладно? на Германа смотрели ясные правдивые глаза мальчишки.
Не скажу, пообещал Герман.
Дак чего стоишь-то? Туда-то пойдем! Колька кивнул в сторону пастбища. Теперь Буржуй нашелся, дак можно и поудить. Потом окуньев печь будем...
Нет, я, пожалуй, вернусь.
Как хочешь, с огорчением сказал Колька. Или потом приходи, и побежал за своим Буржуем.
Герман закурил. В голове была невообразимая путаница.
Каждый вечер он с нетерпением ждал, когда на улицу выйдет Катя, а она, оказывается, шьет для его деда и бабки одежду! Так кто же виноват в том, что она работает до полуночи, а то и дольше, и утром, не выспавшись, идет на сенокос? Сама, что ли? Или бабка? Какая чепуха! В том, что у стариков нет одежды, есть и его вина. Когда собирались в деревню и отец решил взять в подарок для деда шляпу, шарф и перчатки, а для бабки мохеровый платок, он согласился, даже не то что согласился, а вообще не придал этому значения. А на что старику шляпа? На что перчатки?..
С запоздалым раскаянием думал Герман о том, что нужно было привезти деду хороших рубах, и костюм надо было ему купить, а бабке платьев, разных, красивых, пусть бы теперь носила. А то одарили платком. Глупо!.. И самое досадное, что уже невозможно ничего исправить.
Но на этом мысли Германа не остановились. Он вдруг понял, что все, о чем думал и что хотел сказать Кате, разом рухнуло, потеряло опору. Хуже того, теперь он уже не сможет вот так, запросто, на глазах у всех подойти к Кате и попросить ее задержаться «на минутку» стыдно! Ведь и Иван, и Нюра, и Петр всё знают. Они посылали Люську за материей, от них бабка носит продукты, они видят, что Катя шьет старикам одежду.
На какое-то мгновение Герману показалось, что круг замкнулся. Все пути встретиться с Катей отрезаны, и он сам невольно способствовал этому. Значит, опять ждать? Но сколько можно ждать! Сколько можно мучить себя этим ожиданием! Он вспомнил: через три дня праздник. И сенокос Маркеловы кончают. Что ж, раз все так обернулось, эти три дня он переживет. И вообще надо у самой Кати все узнать, расспросить...
И вдруг Германа осенило. Не надо ждать, не надо встречать Катю у Саргинской дороги все можно сделать проще, легче, лучше: надо передать Кате записку. Конечно! Написать и отдать Кольке. Парнишка толковый, похоже, не из болтливых, он сделает!..
Спустя час с небольшим Герман уже сидел с Колькой у костра на берегу ручья. Стадо паслось возле устья; там же, стоя по колени в воде, удила рыбу Люська.
А я так и знал, что ты придешь, улыбаясь, говорил Колька и укладывал на горячие угли небольших окуньков.
Почему знал?
Дак ведь тебе все равно делать нечего!
А-а... Понятно. Записка лежала в нагрудном кармане пиджака, но Герман медлил, присматриваясь к Кольке: можно ли ему довериться, не подведет ли? Рыбу-то эту Люська поймала? спросил он.
Не, сам ловил. Вот тут Колька кивнул на ручей. Люська только счас начала удить.
Что она у вас такая дикая? Прошлый раз я хотел с ней поговорить, а она молчит.
Зато дома больше всех болтает.
Вот как!.. А Катя? Она тоже любит поговорить?
Дак она ведь большая.
Значит, молчит?
Не молчит, а так... Про работу да про всякое... Колька сморщил нос и махнул рукой.
Так и должно быть. Ей же много приходится работать.
Зато она сама чего хочет, то и делает.
Ну уж это ты загибаешь!
А чего, правда! Колька поднял на Германа наивные круглые глаза. Мы с Люськой сколь просили у папки ночью телят пасти, дак он нам не дал, а Катька только сказала и всё. Целую неделю пасла. Она и в Саргу ездит, когда захочет, и на косилке папка дает ей работать.
Интересно!.. Разве ночью пасти это хорошо?
Еще бы!.. Колька мечтательно вздохнул.
Значит, ей неплохо живется?
Она большая!..
Ему показалось, что Колька говорит о старшей сестре с оттенком то ли обиды, то ли зависти, и Герман спросил:
Хоть и большая, но, я думаю, тебя не обижает?
Катька-то? Дак ведь она сестра!
Разве сестра не может обижать?
Как это?.. Колька смущенно заулыбался. Ведь я ей брат!..
Чем дальше шел разговор, тем труднее Герман и Колька понимали друг друга. Уже были съедены окуньки, кроме трех, которых Колька отложил для Люськи, и в костер не раз приходилось подбрасывать хворост, а записка все еще лежала в кармане, и Герман решительно не знал, как приступить к тому главному, ради чего, собственно, он и пришел сюда. Сбитый с толку наивностью парнишки и его странными рассуждениями, он, наконец, задал прямой вопрос: