Пора уж, кивнул дед. До ильи всего три дня и осталось.
А что такое «илья»? спросил Герман.
Да праздник-то, ильин-то день, пояснил Савельевич. Старинный праздник, большой. Все здешние старики к Маркелам соберутся.
Это интересно!
Теперь-то какой интерес, а ежели тебе рассказать, чего прежде делалось!..
Так ты расскажи!
Худо, вишь ли, я говорить-то умею, нескладно, засмущался старик и полез в карман за кисетом. Вот Митрий дак тот бы рассказал. Он ловко умеет говорить и помнит много.
По лицу деда, ожившему и посветлевшему, Герман вдруг понял, что старику очень хочется рассказать о чем-то далеком и еще не забытом, которое до сих пор живет в его сердце. И хотя после приятных новостей, что Маркеловы кончают сенокос и что впереди какой-то праздник, причем отмечать его будут у Маркеловых, Герман не особо был расположен слушать старика, который к тому же вряд ли расскажет что-нибудь по-настоящему интересное, но все же настойчиво повторил:
А ты расскажи, как умеешь!
Ну, ежели так, ежели хочешь послушать, чего же...
Пока грелся самовар и пока Акулина жарила рыбу, дед вспоминал, какие бывали ярмарки в Лахте в ильин день, как парни катали девушек на лодках и часто, шутя, опрокидывали лодки на глуби; какие иногда случались между парнями драки партия на партию в изгородях не оставалось ни одного целого кола.
По мере того как он рассказывал, в памяти, видимо, всплывали все новые и новые подробности, и старик сбивался, перескакивал с одного на другое, возвращался к уже рассказанному, но все равно слушать его Герману было любопытно.
А вот еще один случай был. Тоже в ильин день, с особенным оживлением сказал старик. Я еще холостовал. Ну, с бабкой-то твоей давно погуливал! Она ведь счас-то старая, а раньше была эдакая невеста!..
Ой, будет тебе не дело-то говорить! крикнула от печки бабка, но лицо ее при этом было не просто радостным оно светилось счастьем и восторженным изумлением, наверно, она тоже вспомнила, какой была в молодости.
А чего? обиделся дед. Я правду говорю. Самопервая невеста в Лахте была, не хуже маркеловской Катьки.
Герман улыбнулся и невольно взглянул на бабку, но представить ее такой, как Катя, у него не хватило воображения.
И сватов к ей уже много ходило, продолжал дед, и батько ее, поди, отдал бы: хорошие женихи сватались! Да как отдашь, ежели она, Акулинушка-то, согласья не давала? А согласья потому не давала, что мы с ей за овинами, вон там, у Саргинской-то дороги, старик махнул сухой рукой на окно, возле которого сидел Герман, не одно уж летушко потихоньку целовалися!.. и дед заулыбался, прищурив глаза и поглаживая бороду.
Ой, дедко!.. Ты ведь про ильин день начал! опять воскликнула бабка. Но и она тоже улыбалась, и Герман верил, что все это, конечно, так и было, и оттого, что сам непрестанно думал о Кате, его вдруг охватило странное волнение. Дед и бабка представились ему такими понятными, что он, кажется, уже видел их молодыми, красивыми, целующимися за каким-то темным строением на окраине деревни близ Саргинской дороги. И дед был очень похож на него, на Германа, а бабка длиннокосая, стройная, ясноглазая, и на ней было белое платье...
Дак я про ильин день и рассказываю! Ты только не сбивай меня, и опять повернулся к Герману. Ну вот... Значит, на ильин день в тот год, как и всегда бывало, приплыли сарь-ярские парни. Это пятнадцать верст отсюда водой. Как счас помню, на десяти лодках приплыли. Ну, девки тоже, конечно, ихние были, и мужики, и бабы-молодки, дак те не в счет. Народ гуляет, все вино пьют, песни поют, пляшут... И кто-то слух пустил, будто сарь-ярские парни мою Акулинушку ладят с собой увезти, силой аль по сговору, а увезти.
О господи! вздохнула бабка. Сколь раз тебе говорила: не было сговору!
Ну, не было, знаю, что не было. А тогда-то не знал и поначалу совсем расстроился.
Еще бы! воскликнул Герман, на мгновение представив, что какие-то парни хотят тайком увезти Катю неведомо куда.
Вот, вот! Расстроился я и растерялся. А сарь-ярских парней много было, поди, десятка три. Ну, наших, лахтинских, конечно, больше, что и говорить: деревня была сотня с лишним дворов. Да ведь парни-то по партиям, и у каждой партии в эдакий праздник свои заботушки. А в нашей-то партии, с нашего-то конца деревни, всего человек десять, не боле. Думали мы, гадали, да и надумали. Подговорили ребятишек, как Колька маркеловский, чтобы они потихоньку все сарь-ярские лодки дегтем напятнали. Лодок-то на береге, поди, сотня дак чтобы потом не перепутать. Они, робятешка-то, и затяпали заячьей лапой, деготком, носы лодок.
Дед раскурил потухшую цигарку, прокашлялся. Герман, заинтригованный рассказом, ждал.
Ну вот, старик затянулся, выпустил из ноздрей две густые струи дыма и продолжал: Когда совсем тёмно стало а в илью ночи черные! мы, наша-то партия, спустились на берег и давай сарь-ярские лодки искать. По запаху. Ходим между лодок и нюхаем...
Ловко!..
А как же! Быстренько лодки нашли и на воду спустили. Все десять штук. А одиннадцатую свою.
Свою-то зачем?
Слушай!.. Связали мы эти лодки друг с дружкой и за озеро поплыли. Перегнали на Мюрк-немь есть на той стороне этакой крутой мыс, затянули на бережок и оставили, а сами на своей лодке обратно. Вернулись в деревню, будто ничего и не было. Я побежал свою Акулинушку искать, а остальные из нашей партии слушок пустили, будто парни из Шать-ярь сарь-ярские лодки в озере утопили.