Василий Кирикович выводил крупного окуня. Растопорщив спинной плавник, рыба зигзагами ходила на туго натянутой лесе, медленно, но неумолимо приближаясь к корме лодки. И вот уже Василий Кирикович протянул руку, чтобы взяться за лесу и поднять рыбу, но в этот момент окунь сошел. Удилище, вздернув леску, резко выпрямилось.
Ой! вскрикнул Василий Кирикович и выронил удочку.
Кажется, рыбак поймал сам себя! засмеялся Герман и с сожалением добавил: А окунь-то был хорош!.. Ты бы его ко мне подвел, а я за жабры!
Василий Кирикович молчал, разглядывая свою руку. Крючок глубоко, по самый изгиб, сидел в мякоти ладони.
Давай вытащу, предложил Герман.
Нет, нет! Василий Кирикович отвел руку подальше от сына. Еще обломаешь... Да и сначала надо бы обработать. Хотя бы спиртом или йодом... У нас есть в аптечке спирт?
Должен быть.
Отчаливай. Поплыли!
Домой, что ли?
А как же?! Это тебе не шутка! Василий Кирикович потряс рукой со злополучным крючком.
Н-да... Герман вздохнул: возвращаться с озера ему не хотелось. Рыбы-то много наловил? он привстал и заглянул в корзинку. Ого! Десятка полтора будет. Молодцом!.. Значит, все-таки отчаливать?
Конечно!
Василий Кирикович обрезал лесу, положил удочку на дно лодки, а руку с крючком положил на борт. Пока плыли до берега, он так и не пошевелил этой рукой, будто она была неживая.
Савельевич, босой, в белой рубахе навыпуск, сидел на завалинке отдыхал.
Чего же скоро воротились? спросил он. Али не клюет?
Понимаешь, такая беда крючок воткнулся! и Василий Кирикович показал отцу руку.
Дак выдери! Делов-то...
Вот и будем сейчас доставать.
Хирургией займемся, дедушка, хирургией!..
Старик проводил сына и внука долгим взглядом и недоуменно пожал плечами.
12
Вечер был тих и тепел. На озере штиль. В высоких березах не шелохнется ни один листок. И далеко слышно, как мирно перекликаются чайки.
«Ну и погодка! Будто специально для лодочной прогулки», подумал Герман и направился к дому Маркеловых.
На нижней ступеньке крыльца, наслаждаясь покоем, курили самокрутки Иван и дед Митрий. Герман учтиво поздоровался с ними, спросил, дома ли Петр.
Поди, поди, дома! отозвался старик.
Герман поднялся на высокое крыльцо и в дверях неожиданно встретился с Катей. Была она в простеньком выгоревшем платьице, тесноватом и коротковатом, и в руке несла большое деревянное ведро. Легкое смятение успел он разглядеть в ее глубоких, с синевой, глазах и поспешно посторонился, уступая дорогу.
Нет, нет, проходите! сказала она.
Но Герман смотрел на смуглое, почти абрикосового цвета лицо девушки и будто не слышал ее.
Ну проходите же! громко повторила она.
А и́че ми́да си́йжут, а́войньсу?[8] бросил отец.
Катя шагнула на порог и, зардевшись, сбежала с крыльца.
Петр, примостившись на подоконнике, что-то писал, его младшая сестра, востроглазая голенастая Люська, сновала по избе собирала ужин; возле печки грелся никелированный полуведерный самовар.
Не стишки ли сочиняешь? Герман панибратски хлопнул Петра по плечу.
А, это ты?.. Нет, не стихи. Мыслишки кой-какие. Сейчас кончу.
Изба Маркеловых была разделена на две половины. Крашеный пол устлан домоткаными полосатыми дорожками, стены оклеены светло-зелеными обоями, окна и двери отсвечивали бледно-голубой эмалью. На передней стене, над срединным окном, красовались роскошные лосиные рога Герман насчитал на них двадцать три отростка.
Но меблировка избы оставляла ощущение чего-то незавершенного, будто хозяева начали заменять устаревшие вещи новыми, но передумали. Были здесь и широкие старинные лавки вдоль стен, но были и современные полумягкие стулья с низенькими гнутыми спинками, и раздвижной, на поролоне, диван-кровать; рядом с громоздким посудным шкафом возле срединной стены сверкал стеклами и лаком сервант.
Особенно же Герман удивился, когда увидел в углу на треугольном столике магнитофон «Орбита».
О, да у тебя музшкатулочка есть!
Что? Петр перехватил его взгляд. А-а, есть...
Покрутим?
Для тебя, пожалуй, нет ничего интересного. Я вепсскую речь записываю. Сказки, предания, поверья...
Герман разочарованно присвистнул.
Хочешь увековечить язык последних могикан?
Последних не последних, а через десять-пятнадцать лет будет поздно.
Не велика потеря, усмехнулся Герман.
Как сказать, Петр закрыл тетрадь, положил ее на магнитофон и взял в руки большой том в сером переплете. Даже в этом новейшем академическом издании некоторые вепсские слова уже даны без перевода. Представляешь? Значения тех слов уже никто не знает.
Можно посмотреть? Герман взял книгу. Ничего себе талмуд! он уселся на диван поудобнее. Никак не думал, что есть вепсский словарь.
Петр сел рядом с Германом.
Вот я начал тебе говорить о словах. Но слова всетаки, худо-бедно, учтены, а как быть с топонимикой? Только в нашем крае десятки деревень, больше сотни озер, а сколько речек, ручьев, болот! И все это было названо. Да что озера заливы, мысы, горушки, полянки, пожни, перекрестки дорог всё имело названия.
Понятно. И ты их записываешь.
Да. Но что я знаю? Только вокруг своей Лахты. Сотую часть, не больше. Остальное бесповоротно утрачено. Разве не потеря для науки такая брешь в топонимике? А иногда только по названиям удается ученым установить, какой народ осваивал землю. Ведь что получается, увлекаясь, с жаром продолжал Петр. Людям, которые когда-то опять будут здесь жить, а я убежден, что Ким-ярь не останется на карте белым пятном! снова придется окрещивать урочища, придумывать названия всем этим озерам, рекам, болотам...